Не менее интенсивная корреспонденция возобновилась с бесконечно общительным Вольтером. Сей литератор живо интересовался моими приключениями на Востоке и щедро делился всевозможными новостями в ответ. В ту пору он обитал, большей частью, в Брюсселе и был весьма увлечен молодым королем Пруссии, принявшим корону в мае 1740 года. Знакомый с ним заочно, по переписке, со времени, когда Фридрих был еще наследным принцем, Вольтер год или два назад помог прусскому высочеству довести до совершенства полемический трактат против Макиавелли, осуждающий великого итальянца с моральной точки зрения. После восшествия сочинителя на престол голландский издатель Ван Дюрен, почуяв запах прибыли, пустил книгу в печать. Без разрешения автора — или авторов, если угодно, поскольку вклад француза выходил далеко за пределы обычного редактирования. Мнение образованного общества о прусском монархе после знакомства с трактатом поднялось прямо до небес. Наконец-то, все говорили, в Берлине вместо короля-солдафона воссел на престол король-философ. Нет никакого сомнения, что его подданных ждет благополучие, процветание и долговременный мир.
Однако, ученые и литературные досуги не составляли моего главного времяпровождения. Настойчиво требовали внимания денежные дела. Коммерция, конечно, может идти по устоявшемуся шаблону — и даже довольно долгое время — но без свежих идей в конечном счете непременно придет к упадку. А в этой части без хозяина продвижения не было, хоть я и старался приучить помощников к самостоятельности. В особенности Уилбуртаун внушал беспокойство: для него даже и мне никак не удавалось придумать выгодную схему. Вот если бы завод в Тайболе был по-прежнему мой… Соединив дешевизну русского железа и по-английски быстрый ответ на изменения спроса, можно разорить всех соперников. Но увы…
Наступила осень. Лазурное неаполитанское небо все чаще покрывалось облаками. Аквамариновую гладь залива то и дело морщил порывистый ветер. Несносная жара уступила место приятной прохладе. Я просматривал коммерческие балансы на увитом плющом балконе компанейской фактории, когда секретарь притащил свежую почту. Две депеши — с пометкой о срочности. Одна из Вены. Что важного может приключиться в Вене? Разве что… Да. Так и есть. Пять дней назад умер император Карл Шестой. Давно ждали. Что теперь будет — понятно.
А это у нас что? Петербург? Нетерпеливо разорвал жесткий пакет. Внутри два листка: шифрованный оригинал от шпиона и его переложение от Франческо. Пятого октября, за обедом, императрице Анне сделалось очень дурно. Слегла, не выходит. По слухам, даже не встает. В высших кругах тайно говорят о престолонаследии.
Ого! А вот этого — не ждали. Нет смысла обсуждать дурные и хорошие следствия сей перемены, ибо не человеческою волей она совершается. Мне важно, что амнистия будет! Но лучше бы парки чуть повременили рвать императрицыну нить. Хотя… К дележке должностей все равно не успеть. Сначала новая власть должна утвердиться, потом она решит — кого прощать.
Однако же, как дружно уходят в лучший мир монархи! В мае месяце скончался прусский король, теперь одновременно — эти двое… В двадцать седьмом году было нечто похожее. Как будто смена караула! Явился небесный разводящий… А что будет в Англии и Франции? Короли там, правда, еще не старые; зато министры… Господа Флери и Уолпол, на выход! Надо проследить их судьбу. Вообще, все это похоже на некий ритмический процесс. Тринадцать лет в периоде. Ну-ка, что было в четырнадцатом? Окончание испанской войны. Перемена всей системы межгосударственных отношений. Правда, «король-солнце» умер в пятнадцатом. А в семьсот первом? Начало той же войны. Годится! А в восемьдесят восьмом? Переворот в Англии. Война Аугсбургской лиги с Францией. Столкновение Петра с царевной Софьей произошло, однако, годом позже. Все равно неплохо. С точностью до года, цикличность явно имеет место. Страницы истории переворачиваются.
Я вызвал помощника управляющего.
— Слушаю, Ваше Сиятельство.
— «Савватий» все еще в порту?
— Да, принимает рис и вино для Капо Верде.
— Останови. В Лондон пойдет.
— С каким грузом, Ваше Сиятельство?!
— Со мной. Впридачу помощники и слуги, числом около дюжины. Приближаются важные события: надо быть ближе к России.
Путь домой
Я ошибся. Сразу по смерти Анны генеральной амнистии не дали. Да и кто ее даст, если регентом при младенце-государе волею покойницы был сделан Бирон? Герцог, драть бы его на конюшне, Бирон… Впрочем, за время моего путешествия в Англию он успел из герцога и регента обратиться в состоящего под судом государственного преступника. Взамен курляндца, на вершину власти забрался Миних, а с ним уже можно было иметь дело. Несколько писем, приправленных самой пошлой лестью (как он любит) умчались от меня в Санкт-Петербург — увы, пока безответно. Все более приходя в нетерпение, занимался повседневными делами: читал отчеты приказчиков, ходил по судам, дремал на заседаниях Королевского Общества, — и с каждым невозвратно канувшим в Лету днем чувствовал, как уходит драгоценное время. Тает недолгий промежуток, когда перемена судьбы (не только собственной, но, возможно, целого государства) зависит, хоть в малой степени, от меня. Еще немного, и перекресток, где расходятся пути, останется в прошлом. Упорхнет легкокрылая фея свободы, и снова жизнь зажмет в железные тиски внешних обстоятельств. А пока — еще можно выглянуть через дыру в небесном своде и попробовать ухватиться неосторожной рукой за неумолимо крутящиеся часовые колеса мироздания.