— Думаете, я стремлюсь к иному? Всякий благонамеренный человек вправе надеяться на мою поддержку и защиту. Тех же, кто переходит пределы, установленные законом, наказывать можно и должно.
— Разумеется. Но что есть закон? Regis voluntas? Или salus populi? Уж не говорю о воле Божьей, ибо трактующих оную вкривь и вкось — легион. Поверьте: я не враг вам и князю Михаилу Михайловичу. Мне больно видеть, как множатся ваши зложелатели. А ведь из них большинство вполне можно сделать друзьями: надо всего лишь слушать их мнения и считаться с их интересом.
— Дорогой граф, я верю в вашу дружбу, даже если в знак оной вы на меня возводите напраслину. Укажите, коль вас не затруднит, кого и когда мне случилось прогнать, не выслушав и не дав должной резолюции?!
— Вероятно, никого; но речь не о личных добродетелях, в коих вам равных немного — а об институциях политических. Еще при государе Алексее Михайловиче на Руси был в ходу прекрасный обычай: созывать в трудное время, для совета с подданными, Земский собор. Не считаете, что в связи с нынешними событиями стоит его возродить?
Не похоже, что мне удалось убедить собеседника, но развеселить — безусловно. Лишь вежливость не позволила ему рассмеяться.
— Ну уж от вас, граф, не ожидал: экую замшелую древность из дедовских сундуков вытащили! Представьте, что мы исполним сие пожелание и призовем в помощь генералитету провинциальных подьячих и засидевшихся в имениях нетчиков. Что они нам с вами нового скажут?!
— Нетчики и подьячие, может, и ничего. А вот купцов и крестьян послушать, не в ущерб шляхетству, конечно… Зачем вы на меня, князь Дмитрий Михайлович, как на чудо заморское, глядите? В шведском риксдаге мужики представлены; у нас при избрании царя Михаила без подлого люда тож не обошлось. У поляков, правда, неблагородных никуда не допускают — но это не то государство, которое стоит брать за образец.
— Вам, Александр Иванович, фортуна благоволит в коммерции, а равно на поле брани. Вы поступите мудро, прилагая свои способности там, где понимаете толк, — и не мешаясь в гражданское правление.
На том и окончилась беседа. Воистину — хуже слепого, кто не хочет видеть! Умнейший, вроде бы, человек… Не нравится русская старина — возьми за образец английскую систему, или шведскую: все уже готово, ничего не надо придумывать! Нет, он лепит домодельного уродца, где самовластие священной особы монарха заменено самовластием кучки несвященных особ — а все остальные пребывают в прежнем рабстве!
Ну и черт с ними, — сказал я себе, — пусть пропадают! Однако вскорости показалось, что затея готова увенчаться успехом. Курьер из Митавы привез согласие Анны принять трон на всех условиях Голицына. Генералитет, вновь созванный в Лефортово, с угрюмым молчанием слушал радостные речи князя. Обещание императрицы «ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать» закрывало путь на вершину остальным честолюбцам. Вопрос, не жирно ли Долгоруким держать четыре места из восьми, вертелся у каждого на языке — но не слетал с него, ибо кругом стояли вооруженные гвардейцы, а в самом собрании был арестован Ягужинский за попытку учинить собственную, в обход Совета, корреспонденцию с государыней. Примечали, что старое соперничество Голицыных и Долгоруких исчезло без следа. Теперь они вместе охраняли от прочей публики ловко уворованную власть.
Когда на другой день обратился ко мне советник Татищев, один из вождей зачинающегося движения против «верховников», и предложил подписать протестацию на непорядочное устройство государства, я вновь отговорился иноземным происхождением — впрочем, бумагу его прочел.
— Василий Никитич, в твоих соображениях много разумного; сразу видно, что в Стокгольме не тратил время даром. Только вот у шведов четыре сословия призваны к обсуждению дел: дворяне, духовные, бюргеры и крестьяне; а у тебя — одно. «…На ваканции выбирать обществом генералитету военному и статскому и шляхетству».
— Духовные в сих делах — совсем не у места. Всякому чину — своя должность, правление же государственное от века поручено дворянству. О мужиках помещики пусть заботятся, а купечеству никто не мешает подавать прошения о своих нуждах через Коммерц-коллегию. Зело удивительно есть, Александр Иваныч, что тебе столь простые вещи приходится объяснять.
— Через Коммерц-коллегию… Да понимаешь, не припомню что-то в передней у князя Дмитрия Михайловича толп челобитчиков. А должны быть толпы, если б они там искали — и находили — помощь и защиту. Нужда в сем великая: если уж я не могу по своему запросу добиться резолюции, что говорить тогда о нечиновных?! Надобно место, где всякого состояния люди могли бы сказать о своих бедах — с надеждой, что правители их услышат. Пусть дворянство пользуется заслуженными преимуществами: нисколько не посягаю на них. Но справедливость и великодушие требуют дать и другим хоть каплю влияния на дела. Ладно, оставим попечение о помещичьих крестьянах владельцам — а черносошным почему бы не дозволить выбирать ходатаев за себя? Равным образом духовные лица — ну, если они здравомыслящие и просвещенные — и в светской жизни могут быть полезны. Кто-то должен напоминать вельможам о каре Божией.