Скрипучая створка чуть приоткрывается под тяжелой рукою. Ладонь — так, с небольшую лопату. Плечи соответствуют. На шее можно дуги гнуть. Ноги, правда, кривые и короткие. Экое чудище! Завидной крепости создание Божье.
— Где секретарь Возгряев? Веди к нему.
— Сюда извольте.
Ишь ты, оно и говорить умеет! Судя по обличью, сей мужичище — Федор Пушников, палач при Канцелярии. Пропустил меня вперед, будто из вежливости. Брякнул засовом. Перед входом в застенок просунул вперед лапищу, отворил толстую, обитую войлоком, дверь. Вошел следом и встал за спиною.
За столом — потертый жизнью чиновник с чернильными (а не кровяными) пятнами на пальцах. Глаза как два тусклых шила, отравленных злобой. Сбоку примостился молодой детина гвардейского роста, с юношескими прыщами по глуповатому верноподданному лицу. Для гостей стулья не предусмотрены, только дыба в сторонке. Пока вакантная. Подобрав широкую епанчу, усаживаюсь непринужденно на край стола.
— У тебя в каземате мой человек. Ни в чем не виновный. Советую во избежание вышней кары исправить сию досадную ошибку и вернуть его законному владельцу.
Словно божественное вдохновение подхватило меня могучею волной и понесло неведомыми путями. Был разветвленный, заранее обдуманный план; таилась в складках плаща подложная грамота императрицы; но встретились взглядом — и все расчеты полетели к черту. Этого зверя надо брать иначе. Пришло чувство, какое иногда (очень редко!) испытываешь в бою, заранее предугадывая все движения неприятеля и молниеносно оные опровергая.
В глазах секретаря на долю секунды мелькнул страх (не привыкли здесь к такой наглости), потом ярость, потом злорадство. Голос прямо-таки сочится ядом:
— Как только будет представлен надлежащий приказ Его Высокопревосходительства генерала Ушакова…
Осекся. Новая волна страха и злобы. Им же под смертной казнью запрещено что-либо разглашать, даже имена взятых в крепость! Здесь мой приказчик, точно здесь.
— Что, проболтался? Ладно, попрошу государыню тебя не казнить. Бери ключи — и пойдем!
Не перебор ли?! Вон как глаза выпучил! Если он прямо сейчас насмерть задохнется от бешенства, то разрушит все мои импровизации. Нет, выправился!
— Другие от ареста бегают, а ты сам пришел?! Вяжите его!
Да-да, вяжите. Только сказать — проще, чем сделать. Думаешь, это ножны на шпаге? Это матерчатый чехол, он не мешает колоть — и могучая грудь здешнего ката пронзается с нежданной легкостью. Ах ты, Федя, Федя, бык бешеный, разве можно так рьяно бросаться вперед?! Всем сердцем наделся на клинок, острие прочно застряло в твоем крепком, как дубовый столб, позвоночнике, и где я возьму другую шпагу? А парень шустрый, успел обхватить меня со спины, и силен, как медведь, но пистолет уже просунут под мышку, дуло глядит ему в брюхо — выстрел, сквозь одежду, совсем негромкий. Надо же, сколько дыма! Ого, у тебя тоже шпажонка есть?! А ежели вот так?!
Поворот рычага, механизм с тихим лязгом поворачивает цилиндр, ставя против ствола заряженную камору и взводя курок.
— Шпагу на стол.
Снаружи доносится приглушенный залп. Молодцы преображенцы! Под такой аккомпанемент мое соло сойдет без последствий. Ко всему прочему, окон в застенке нет, а дверь нарочито плотная, чтоб тайны наружу не выходили… Однако, воняет же тут! Через пороховую гарь — и то слышно.
— Обделался, что ли? Шаг назад, спиною к стене.
Ох, и дрянная же сталь! Вертел какой-то, а не оружие! Удар милосердия воющему от ужаса и боли раненому канцеляристу: что делать, парень, ты выбрал хреновую службу. Вытираю секретарскую шпагу, с трудом обламываю на ладошку от гарды, подаю остаток побелевшему хозяину:
— Воткни обратно в ножны.
Наступив на грудь еще содрогающемуся в агонии палачу, со скрипом вытаскиваю собственный клинок.
— Дьявол, надо ж было так засадить! Зачем вы на меня напали?
— А-а… Ик…
— Тихо, тихо! Я ведь пришел поговорить. Денег предложить, коль угодно. А ты что, дурак, сделал? Тебе Андрей Иваныч приказывал меня вязать? Арестовать, убить, что угодно?
— Н-нет…
— А почему не приказывал, знаешь? Знаешь, что своему генералу все планы изгадил?! Вот теперь он точно тебя не помилует. Давай, застрелю: всё милосердней будет.
— Н-не н-н-надо.
— Да чего ж так бояться? При вратах ада состоишь, сколько народу на плаху отправил — а дрожишь перед смертью, как сопливый рекрут в первом бою. Ладно. Будешь меня слушаться — живым оставлю и от Ушакова спасу. Кто еще из ваших здесь, в крепости?
— Н-ни-никого. В разгоне все. Кононов с Поплавским поехали в дом комиссара Левашова поличное вынимать, Набоков с бумагами в полицеймейстерскую канцелярию послан, Хрущов при Его Высо… ик… при Ушакове, и еще трое при нем же.