Шалости с достоянием Зевса (или, коль пожелаете, Ильи-пророка) заметно разогрели интерес просвещенного общества к наукам. Впрочем, в борьбе за внимание публики провозвестники электрических чудес виделись скорее соперниками, чем соратниками — с тем преимуществом за ними, что большую часть их демонстраций возможно было учинить в любой гостиной. Летунам же требовалось поразить воображение парижан через рассказы немногочисленных очевидцев. Да, половина Москвы уже подобное наблюдала… Вся Вена. Весь Неаполь… Толку-то что?! Никто не посмеет слишком бурно выразить восторг, пока Париж этого не сделает. Даже первенствующие в коммерческом отношении Амстердам или Лондон далеко не самовластны по части натуральной философии, моды, изящных искусств, мнений о пристойном и неподобающем.
Ситуация сложилась так, что наиважнейшие события мне пришлось наблюдать со стороны. Засылать в альпийские деревни соглядатаев отнюдь не требовалось: страсть к похвальбе, присущая знатной молодежи, делала широко известным каждый шаг гренобльцев. Правда, надобна была поправка на преувеличение ими собственных подвигов. Мой старый друг Вольтер, не допущенный властями в вожделенную столицу, поселился в Женеве и с обыкновенной своей любознательностью собирал все слухи о приключениях отважных летунов. Порой, его письма заставляли от души смеяться. Однако же, и после очистки от восторженных небылиц успехи алешкиной команды превосходили всякое вероятие. Обыкновенно дальность полета не превышает десятикратного перепада высот; этот же сукин сын летал так, будто сам Всевышний личным указом освободил его от подчинения ньютоновым законам. Те, кто брал у него уроки, тоже — не все и не каждый раз — но время от времени вытворяли такое, что иначе, как чудом, и назвать нельзя. Ребята, оставшиеся под моим началом, не могли чем-то подобным похвастаться: во-первых, Демка Нифонтов не равен был Алексею искусством, а второе (и, пожалуй, главное) — степень риска я отмерял своим очень расчетливо, по-стариковски. Никакого сравнения со знатными сопляками, вырвавшимися в небо без надзора старших. Эти словно бравировали презрением к опасности: в первый же месяц двое из них совсем убились, третий сломал хребет и остался навсегда парализованным… Думаете, другие стали осторожней? Как бы не наоборот! Они будто стремились поскорее сжечь свою жизнь, да не ровным и ясным пламенем свечи, а ослепительным пороховым фейерверком. Полеты чередовали с пирушками, с отчаянным волокитством за дамами и девицами, которые и сами кидались в объятия новых кумиров, словно безумные… А во главе лихой компании, почитаемый за вожака знатнейшими (и намного более взрослыми) юношами — мой Алешка. И что?! Взывать к его разуму и совести? Невозможно, за отсутствием оных! Зачахли эти свойства и отмерли. В срамной уд все соки ушли. Впору дивиться, как еще талант летуна не усвистал туда же…
Прекрасный пол не в чем упрекнуть: есть ли грех в исполнении долга плоти, предписанного Творцом?! Улыбнется юноша: очарование младости, горящий взор, печать близкой смерти не челе… Облик, не оставляющий равнодушной ни одну женщину, достойную сего звания, от служанки до герцогини. Как тут устоять? Думаю, в будущих поколениях среди смуглых кареглазых провансальцев и коренастых обитателей Дофине явятся еще, причем во множестве, не по-здешнему светловолосые и стройные до худобы отроки и девы. Откуда? А пролетал тут некий ангел…
Что мнимый сей ангел обречен стать падшим, да не пятою преткнуться, а несомненно шею сломать, с самого начала было у Алешки на лбу написано. Удивляет обратное: сколь долго щадила его Фортуна. Целое лето парню сходили с рук любые, самые немыслимые, самые наглые прегрешения против разума и осторожности. Где другой костей бы не собрал, он ни разу даже пальца не оцарапал и, видимо, всеконечно уверовал, что, мол, Господь его самолично хранит. Стало быть, все позволено. Ну, не дурак ли?! В сентябре, через пару дней после Воздвижения, пришла черная весть: разбился. Насмерть.
До той поры ни светские, ни духовные власти никоторой страны не выказывали определенного отношения к летанию людей по небу. Смотрели косо; отдельные кликуши поднимали, бывало, крик о связях с нечистою силой; но полномочные персоны молчали. Волна славы, взметнувшая вдруг летунов на заоблачную высоту, явно застала их врасплох. Покровительство императора Франца и герцога Кумберлендского даровало юным безумцам респектабельность. По всей Европе явились десятки подражателей, большей частью — бесхитростных кретинов. Еще при самом начале сего поветрия, сочтя себя обязанным предупредить беду, я объявил через газеты: полет следует начинать плавным разгоном по горизонтальной поверхности, отнюдь не прыжком с высоты! И что вы думаете?! Огромное большинство этих придурков полезло, как встарь, на колокольни — с крылышками такого размера, что курицу в воздухе не удержат! Многочисленные увечья и смерти заставили общее мнение качнуться в противоположную сторону. Критическим пунктом стала гибель юного аббата Жоффре, сиганувшего прямо с крыши Нотр-Дама, на глазах у многочисленных прихожан. Этот случай даже меня смутил: не подобает, все же, духовной особе вести себя, как безмозглый молодой дворянчик.