Не имея предрассуждений против блудниц, я легко устроил себе и своим людям ночлег под крышей: ноябрь, он и в Португалии месяц не жаркий. Похож отчасти на русский сентябрь, но только более дождливый. К счастью, «Муций Сцевола» не замедлил.
К счастью — потому как уже нашлись… Почему я так раздражаю всех глупцов, желающих быть святее Папы Римского?! Ни одна из христианских конфессий, в лице своих законных представителей, не пыталась вменить графу Читтанову связь с нечистым. Зато самозваные духовные вожди, те просто исходят бессмысленною злобой. В разрушенном стихиями Лиссабоне пустили слух: дескать, наколдовал сие бедствие не кто иной, как…
Вполне достаточный повод, чтоб поторопиться. Король Жозе и первый министр маркиз де Помбаль весьма опасались беспорядков, могущих усугубить и без того катастрофическое положение в столице. Спровадили гостя незваного, спеша успокоить мятущуюся чернь, готовую вдаться в очередной приступ безумия. Диву даешься, какие химеры овладевают иногда народным умом. Только, знаете ли… Иной раз бывает жаль, что приписанное мне суеверами сверхчеловеческое могущество — всего лишь вздорная выдумка. Грязен, подл и кровав этот мир. Чтобы добиться успеха, приходится быть соразмерным ему в этих качествах. Вся жизнь прошла в мучительных усилиях совместить диктуемое выгодой с элементарными правилами чести, дабы себе самому не стать отвратительным. Владея же полубожественною властью… О, сколько б я всего перекроил! Лиссабон бы мелочью показался. А которые мне всячески мешают, пусть помнят: даже и без волшебства, дорого им встанет эта злокозненность. Пока жив, ни за что не прощу. Да и после смерти не отстану.
Послесловие издателя,
или
О чем молчал граф Читтанов
На этом обрываются собственноручные записки графа Читтанова. Были случаи, когда ученое сообщество будоражили известия о находке продолжения их — однако, все предложенные вниманию публики рукописи, по внимательном рассмотрении, оказывались мистификациями. По крайней мере, такова точка зрения официальной науки. Прощальная угроза мемуариста была им в полной мере исполнена: до сих пор о политических противниках графа судят преимущественно с его голоса, не принимая во внимание неизбежную субъективность оценок. По нашему мнению, такие фигуры, как А. П. Бестужев-Рюмин, А. И. Ушаков, Э. И. Бирон — далеко не одномерны и вряд ли заслуживают столь безусловного осуждения. Но наш автор испортил им посмертие.
Претензии можно предъявить не только в части суждений. Передача фактов тоже не всегда безупречна. Возьмем, для примера, крохотный эпизод из парижского периода жизни, когда пиротехнические изыскания будто бы помешали Витторио Читтано и его ученику сделать достойный «фейерверк на свадьбе третьей дочери герцога Валентинуа». Достаточно открыть французские родословные книги, чтобы убедиться: третья дочь герцога никогда не была замужем. Избрав иную стезю, она стала коадъютрисой монастыря в Компьене. Если же речь идет о второй дочери, Анне-Ипполите (третьем ребенке в своем поколении, считая старшего брата), то ее свадьба состоялась годом раньше, нежели говорится в мемуарах. Вероятно, Читтанова подвела стариковская память.
Такого рода мелкие погрешности в изобилии рассеяны по всему тексту. Нет нужды перечислять их здесь: интересующиеся могут обратиться к общеизвестному англоязычному труду доктора Уильяма Воротынского. Для нас важнее другое. Имеются темы, которые мемуарист упоминает — но затем они полностью исчезают из поля зрения. Часть из них военно-технического характера, часть относится к химии или механике. Здесь трудно найти закономерность: Читтанов не делает ни малейшей тайны из технологии сверления артиллерийских орудий, оказавшей, согласно общему мнению, значительное влияние на военное дело второй половины восемнадцатого столетия, и явно замалчивает опыты по применению триоксигенхлоркалиевой соли для ударного воспламенения зарядов, не имевшие большого успеха. Первую попытку ввести новый способ в употребление изобретатель предпринял сразу, как поступил на русскую службу; практика заставила отвергнуть его, как ненадежный. Но упрямец продолжал бесплодно тратить ресурсы на заведомо бесперспективные исследования. Впоследствии он втянул в эти работы Шуваловых и близкого к ним Ломоносова, что вряд ли следует приветствовать. Великий ученый мог бы заняться чем-нибудь более полезным. Хуже всего, что работы держали в полной тайне; приоритет России в этой области не был зафиксирован, а весь цивилизованный мир оказался лишен значительных выгод — вплоть до открытий, сделанных в Англии, Франции и Швеции уже после середины века.