На протяжении революционных месяцев еп. Андрей находился в гуще событий и неоднократно высказывал свое отношение к ним. Наиболее полное выражение его взгляды
66
получили в двух речах, произнесенных летом 1918 года, когда многочисленные политические теории получили свое явственное воплощение в конкретных событиях. Первая —-это речь, произнесенная в общем собрании Восточно-русского культурно-просветительного Общества «Народ должен быть хозяином своего счастья» 19 августа. Вторая — «Речь-слово, сказанное епископом Андреем перед открытием Государственного Совещания в Уфе» 26 августа (ст. стиля) на площади перед кафедральным собором.
Епископ считает революционный 1917 год закономерным исходом управления Россией самодержавной властью. Русское общество охвачено смертельными болезнями вследствие полной потери нравственно-религиозного чувства: в этих болезнях повинна несомненно, самодержавная власть Санкт — Петербурга. Власть стала нехристианскою: она перестала считать себя обязанною всегда быть на службе людям и перешла незаметно в некое властвование, в целую систему начальствования. Власть стала каким-то идолом, которому нужно было кланяться и служить, и в этом заключалась вся гражданская добродетель. Нравственная ценность власти вовсе не принималась во внимание, — а именно самая власть считалась чем-то «самодовлеющим и дающим оценку всяким ценностям» (115, 395-396). Церковная иерархия культивировала подобные мысли и чувства в народе и, вследствие этого, в обществе царил, с одной стороны грубый деспотизм, а, с другой — рабское подчинение с осознанием своего холопского положения. Эта атмосфера поддерживалась и в приходских школах, и в университетах. Принципы западного духовного начала господствовали в учебных заведениях, и в результате, считает епископ, русская интеллигенция совершенно чужда национальному самосознанию, поэтому и русской ее назвать нельзя. Исходя из этого понимания, он заключает, что «обе революции были достойным плодом достойной власти и поэтому были вполне законны» (115, 394).
Переворот внушал надежды на обновление, но, говорил владыка, у штурвала революции оказались люди, вос-
67
питанные в духе российского деспотизма, ставшие достойными продолжателями его дела: «Ленин только использовал тот горючий материал, который представляла из себя наша молодежь, а честь воспитания этих негодников, разрушивших наше отечество, — принадлежит бесспорно нашей приходской школе» (115, 394). Интеллигенция и возглавляемая ею революция продолжали линию противопоставления себя народу и наиболее ярко это проявилось в церковной политике новых властей. «Нерусские люда смешали неосторожно иерархию («попов») с Церковью и еще более неосторожно провели «отделение Церкви of государства», сделав наше государство принципиально безыдейным; нужно было только отделить церковную организацию от государственной опеки, а фактически отделили государство от всяких нравственных принципов» (115, 395).
Под «нерусскими» людьми епископ подразумевает не только еврейский элемент, а, в первую очередь, именно «псевдорусскую» интеллигенцию*. Именно эта интеллигенция, считает епископ, вначале во главе с Керенским, провозгласила отделение Церкви от народа, а затем, ведомая Лениным, вдохновила темную массу на разгром Церкви: «Оба эти интеллигенты, и Керенский, и Ленин, не знают, что такое Церковь, и наделали крупных ошибок... Они социалисты, но не русские люди; вот корень их ошибок и ошибок революции! Наша революция была в высокой степени либеральна, но оказалась очень мало народна! Ее руководители до сих пор не понимают русского народа, потому что не знают его мировоззрения» (115, 395).
* Епископ горячо выступал против усыпляющих утверждений о том, что русский народ якобы «сглазили». Архиерей ставит проблему на иную почву и призывает осознать свою вину, ибо без покаяния нет исправления: «В защиту русского народа пытаются говорить, что его сбили с толку евреи, что народ обманут своими вожаками... Плохое извинение! Хорош же народ и хороша его религиозная христианская настроенность, что любой проходимец может его «сбить с толку»!.. Одно из двух: или этого самого «толку» у русского народа мало, или его религиозность слишком слаба...» (115, 392).