Бо́льшую часть жизни у меня не было проблем со сном. Стоило лечь, закрыть глаза — и я отключался. Теперь я сначала вхожу в этакое дремотное, сумеречное, можно сказать — китсианское[222] состояние, не сон, но и не бодрствование. Это фантастическое состояние, в котором, мне кажется, сознание творит образы подсознательного, а возможно все ровно наоборот: подсознательные образы наполняют сознание. Мне оно пожалуй нравится, и я стараюсь продлить его. Прошлой ночью, отдавшись потоку и плывя по течению, я почувствовал, как в комнату вошла Мод. Она думала, что я сплю, поэтому, чтобы не разбудить меня, старалась двигаться как можно тише. Я нарочно чуть похрапывал, наблюдая за ней сквозь полуприкрытые веки. Америка пошла Мод на пользу. Казалось, она сбросила несколько лет и фунтов и двигалась с такой живостью, какой не было уже многие, многие годы. Я наблюдал, как она раздевалась и аккуратно складывала одежду, тихонько мурлыча под нос старинную ирландскую песню «Прялка», которую раньше напевала в моменты, когда бывала особенно довольна. Можете себе представить, какой восторг я испытывал, какое безграничное счастье! Мои глаза наполнились слезами. Когда она оказалась в постели рядом со мной, я старался лежать тихо, подавляя всхлипывания. Но я не мог долго сдерживаться.
— Мод, — сказал я, — Мод, ты вернулась ко мне!
Но это оказалась вовсе не Мод.
— Успокойся, Эдмон, ни слова больше. Лежи тихо.
Конечно, это была моя мать.