— Ладно, — остановил я их, — повеселились. Теперь поговорим серьезно. Вы же не думаете, что я стану обычным уголовником.
— Не таким уж и обычным, — сказал Аристид, подмигнув Бастьену. — Что за преступление — взять из сверхобеспеченного заведения, не ведающего о своих сокровищах, бездушную вещь, чтобы помочь невинному младенцу? Думай о себе как о благородном разбойнике, о Робине Гуде или Рэфлсе[75]. Это прекрасный случай, мой друг. Другого может и не быть.
— Я не могу этого сделать.
— Но, Эдмон! — воскликнул Бастьен. — Он же все продумал.
— Позволь мне уговорить его, Бастьен. — Аристид повернулся ко мне. — Все, о чем я тебя прошу — подумай. Я предлагаю тебе целое состояние. Подумай о матери твоего будущего ребенка, подумай о самом ребенке.
— Что я могу сделать — так это продать мои книги и гравюры библиотеке Бил-Холла за цену, которую ты назовешь. И я вложу вырученные деньги, как ты советуешь. Это все.
Бастьен вздохнул. Аристид пожал плечами.
В этот момент постучала Мод, ее очаровательное личико появилось в дверях, и она спросила, не желает ли джентльмен задержаться на ланч.
Глаза Аристида загорелись, когда он увидел ее. Если и был хоть какой-нибудь признак беременности Мод, то это особый свет, исходивший от нее, подобный нимбу над головой святого.
— Ланч? Ну да, конечно, с превеликим удовольствием. А после ланча, может, эта богиня согласится проводить меня в Ладлоу и все мне показать? Ведь там дворец, не так ли?
— Да, это живописные развалины, но я не уверена, что…
— О, не бросайте меня, мадемуазель. Я буду безутешен.
Мод засмеялась, и солнечный свет залил комнату. Мысленно она уже видела себя рядом с этим элегантным иностранцем в его маленькой желтой спортивной машине.
— Хорошо, я могу уделить вам час, если хотите, — сказала она. — Потом я должна буду вернуться.
Она пропадала весь день.
В ТЕЧЕНИЕ ДВУХ НЕДЕЛЬ я был занят делами — покончил с продажей Бил-Холлу книг и гравюр и открыл счет в швейцарском банке для перевода вырученных денег. Как-то ко мне в комнату пришла Мод. На ней была одна из тех старомодных фланелевых ночных рубашек, которые облекают саму невинность, но наводят на мысли о сексуальных утехах. Распущенные рыжие волосы падали на плечи. Она с наигранной скромностью устроилась в постели рядом со мной, и я отложил книгу.
— Милости прошу, — сказал я, — но что изменило твое решение?
— «Проклятье пало на меня! — вскричала Луковая Леди».
Оказалось, начались пропущенные месячные.
Такого прежде никогда не случалось. Что же она должна была думать? Она надеется, что не слишком расстроила меня, хотя сама ужасно переживала.
— Это вовсе не проклятье, — сказала она, — это благословение. — Она положила мою руку себе на грудь. — Я неделю за неделей молилась Деве Марии.
Конечно, я почувствовал невероятное облегчение.
— Что ж, ладно, — сказал я, — ты получила Ее ответ. Хотя с самой Девой Марией все вышло несколько иначе.
— Еретик! О, какой же ты грешник! — Она сняла мою руку со своей груди и поцеловала ладонь.
— Ты знаешь, что Церковь когда-то всерьез обсуждала, не заставить ли женщин скрывать уши — из соображений стыдливости?
— Ты все выдумал!
— Нет, клянусь тебе. Они утверждали, что Бог, оказав ПДМ внимание, должен был оплодотворить ее через ухо — так, собственно, и было. Сама знаешь, Слово, которое было в начале, Благовещение и тому подобное. Следовательно, женское ухо — срамной орган, который должно скрывать. Кстати, Сатана, во всем его фаллическом коварстве, вбрызнул свое ядовитое семя Еве именно в ухо.
— Ага, и стал одним из женоненавистников или сочувствующих им?
— Это не ко мне, — возразил я. — Не люблю мерзких педиков. «Богородица всегда в моем сердце», это ж надо!
— Ты сам — мерзкий педик!
— А у тебя, как и прежде, сильные боли?
— Знаю я эти подходцы, — засмеялась она. — Ничего не бойся, ты, глупый притворщик, я выждала нужный срок.
Я упал на нее. «Da mi basia mille, deinde centum!»[76]
Мод отпихнула меня.
— Никогда не рассчитывала в любви, но впредь все будет только так. Я не хочу снова проходить через этот ужас. — Она достала из кармашка ночной рубашки упаковку презервативов — Дюрекс, насколько я помню.
— Еще один грех на душу, — сказал я. — Хочешь отправить нас на самое дно преисподней?
— Мы уже на пути туда, — ответила она очень серьезно. — Как Паоло и Франческа. Ты и сам знаешь.
Я взял у нее резинку.
— Где ты взяла? Тебе не было стыдно, неловко?
76
«Дай же тысячу сто мне поцелуев…» (лат.), строка из стих. В. Катулла «Будем, Лесбия, жить, любя друг друга…». Перевод С. Шервинского.