— Хлеб горит! — закричал он шоферу что было сил. Машина пошла юзом от резкого торможения. Володя вскочил на подножку, но ничего не надо было объяснять. Шофер тоже увидел пожар. Они бросились из кабины в разные стороны — Володя с топором к деревьям, шофер — с веревками к озеру, которое было рядом.
Комбайнер Виктор Коблов возился у бункера на усадьбе — что-то ремонтировал. Поднял голову, утер пот со лба, взял флягу с водой, поднес ко рту — и увидел пожар. На склоне в самой гуще хлебов, что раскинулись на триста гектаров, пылал ядовито-красный треугольник.
Час — и триста гектаров хлеба превратятся в пепел.
Коблов закричал протяжно и горько:
— Хле-еб гори-ит!
И этот крик услышали все: в конторе участка, в мастерских, на порогах домов, закрытых садами. Люди повыбегали на улицу. Кто-то нес на коромысле воду, так и остались ведра с коромыслом до вечера у дороги.
Управляющий отделением Владимир Королев на бегу крикнул: «Звоните на Центральную», и через минуту первая машина, в которую вместилось двадцать человек, на полном ходу пошла к полю.
На Центральной все люди были в мастерской. Директор совхоза Николай Павлович Аксененко прибежал к мастерской белее мела:
— Машины — сюда! Люди — в машины!
Парторг Иван Михайлович Шмагин успел на мотоцикле облететь соседние улицы. Потом бросил мотоцикл, так и не выключив мотор, — и в кузов.
Машины с ревом выруливали на дорогу одна за другой. Аксененко пропустил последнюю, в ней он увидел мельком сына Юру, хотел что-то крикнуть ему, но так и не крикнул и, вцепившись в руль «газика», помчался по кочкам в объезд колонны.
Секретарь Духовницкого райкома партии Евгений Тимофеевич Александров прервал разговор на полуслове — телефонная трубка упала мимо рычажка. В ушах звенел голос телефонистки: «В «Полеводинском» горит хлеб!»
Пожарные машины шли из райцентра на скорости, выше которой машины идти не могут. Но даже если бы у них были крылья, они бы не смогли успеть в первые минуты пожара на поле.
В это же время с центральных усадеб колхозов имени Чернышевского и «Путь к коммунизму», соседей совхоза, терпевшего бедствие, вырвались десятки машин с людьми.
Вертолет летел стороной. Пилоты увидели драму, и вертолет пошел на снижение.
10.25. Я называю точное время для того, чтобы читатель знал, что все эти люди — их было больше двухсот человек — находились на пути к огню уже через пять минут. Но основную битву за хлеб вели все те же, кто был рядом с полем.
Пламя поедало третий гектар. С одной стороны пожара были Журавлев и Панин — комбайнер и штурвальный. Они сбивали огонь землей. С другой — пастух Владимир Сергеев и шофер московской автоколонны, комсомолец Василий Головнин. Они были сильней, потому что были с машиной.
Схватили трос. Обвили ствол дерева. Трос — на крюк заднего моста машины. Рывок. Дерево — с корнем. Сделав громадный веник из деревьев, они вскочили в кабину, и Вася повел самосвал прямо через стену ржи, на огонь, прямо в огонь. Так началась потрясающая схватка — машина носилась на предельной скорости, давя, убивая огонь кронами деревьев, сметая огненный вал, но огонь снова соединял свои красные руки.
Через две-три минуты ветки начали дымиться. Машина, вырвавшись из огня, снова направилась к лесу. Снова в десять секунд рухнули тополя. И — новый заход. Нужно было продумать, как лучше гнать машину: вдоль огня или прямо в лоб огню. Они пошли вдоль. Сто, двести, пятьсот метров отбивал зеленый веник у огня. И в третий раз деревья обуглились. Снова машина вылетела на дорогу. Снова упали деревья. Снова их прикрепили к машине. Но тут уж Вася вскочил в кабину один: «Не пущу, — кричал он Володе, — на тебе дымится одежда!»
Володя прыгнул на подножку, но Головнин его оттолкнул: «Погибнешь, пойми ты, башка, у меня полный бак бензина! В третий нагрев машина может взорваться!» И, ударив по акселератору грубым ботинком, он увел машину в третий, последний рейс.
Огонь обглодал краску, прыгал к самой кабине, в кабине вот-вот от жара в осколки разлетятся стекла. Шофер сдул с губ струи пота, руки в ссадинах гоняли баранку из стороны в сторону, машина била, давила громадным ветвистым хвостом пламя, но Василию было уже ясно как день: минута-другая — и взрыв бензобака неминуем. Он распахнул обе дверцы. Сила пожара теперь уходила на юг, огонь убегал на свободу, где никто не стоял на пути, и тут Головнин увидел: со всех сторон мчатся машины с людьми. Десятки машин он увидел сквозь дым и, задыхаясь, упал головой на руль, словно ища в нем поддержки, а в следующий миг на бешеной скорости повел раскаленный грузовик напрямую через остаток поля, дорогу, посадку, и люди только успели увидеть, как он врезался с ходу, как воющий снаряд, в синюю гладь озера.