Мы положили Марченко на борт танка. В кабину танка он не входил — вытянулся в струну. Рядом провыли два снаряда.
Третий упал рядом. Крупный осколок вошел в голову Марченко…
Шел отвесный дождь над побережьем Уэльса. Спустя двадцать четыре года после смерти Марченко и двадцати миллионов моих соотечественников я сидел в тихом баре маленького английского городка — на самом берегу океана. За моим столиком пережидали дождь трое: мой ровесник и коллега из местной газеты; бывший офицер британской армии, 57 лет; преподаватель истории в колледже.
Мы разговаривали о войнах. Мой коллега сказал, что он не представляет себе таких потерь — миллионы людей:
— Сегодня это кажется нереальным. Я говорю о своих чувствах и о чувствах тех, кто в войну не воевал из-за возраста. А теперь опять повсюду в уши — война.
— Да, — кивнул бывший офицер британской армии. — Мы живем в заминированное время.
— Неужели это станет реальностью? Неужели сильнее те, кто начинает войны?
— Сильнее тот, кто в отчаянии или объелся, — сказал бывший офицер.
— Вы имеете в виду недобитых? — спросил мой коллега.
— В первую очередь их. Но не такие уж они и битые. Они целехонькие, — офицер засмеялся охотно и громко. — Они всегда выживают… — Он посмотрел на преподавателя и с вызовом спросил: — Вам известен самый символический за всю историю цивилизации факт? Известен?
— Возможно, это субъективное определение даже самого громкого факта, — тихо возразил преподаватель. — О чем вы говорите?
— Слушайте! — сказал офицер. — Три века назад в одной из атлантических бухт разыгрался страшный шторм… Позвольте выпить… — Он отпил глоток джина. — Разыгрался страшный шторм. Жители селения двое суток стояли на берегу и смотрели, как о скалы разбивает в щепки пригнанные с моря суда. Помочь матросам аборигены не могли никак. И вот за двое суток, — с воодушевлением продолжал офицер, — в волнах погибли все до единого судна и все до единого матроса… Лишь один пассажир оказался живым и невредимым — это была обыкновенная свинья с фрегата. Волна мягко опустила ее на берег. Вот так. Факт, как видите, негромкий.
— Значит, недобитые живут и процветают? — сделал вывод мой коллега.
— В общем, да, — сказал офицер.
— А потом мы пишем о справедливости?
— На земле, — вмешался преподаватель, — было четырнадцать тысяч пятьсот войн, и каждый раз одна из сторон считала, что сражается за справедливое дело.
— Вы учитель?
— Я историк.
— Это значит — над схваткой?
— Мы изучаем и анализируем.
— Наши дела?
— И ваши.
— Много же стоит ваш анализ. Все это демагогия. Мы пережидаем дождь, а где-то сухо и уже идет война. Это назначение человека — война. А историков, будь моя власть, я бы отменил, — сказал офицер и засмеялся.
— Отмените тогда уж историю. Будет труднее начинать войну: меньше поводов.
— Поводы появляются по приказу.
Бывший офицер отставил стакан с джином, поднялся из-за стола, и оказалось, что был бесконечно пьян. Расплачиваясь за выпитый джин, проговорил, с сожалением глядя на преподавателя:
— Пора расставаться. Дождь перестал. Сдачи не надо. Мир погибнет от чрезмерной коммуникабельности. Да. Дружба народов. Всем известно, чем заканчивается переобщение даже между отдельными людьми. Счастливо.
Дождь перестал действительно, и по шоссе в сторону Бристоля мчались длинные, вытянутые модой века машины…
Я передал этот свой разговор Суркову.
— И что же? — спросил он.
— Ну, мы расстались, — сказал я.
— Мало ли ведется разговоров, — сказал он.
— Миллион.
— Слушайте, как мы додрались в тот день.
Они были потрясены смертью Марченко. Свернули на одну улицу, вторую. Они нашли бой. Они молотили фашистское гнездо. А потом снаряд ударил в гусеницу. Почти одновременно ударил второй. Почти тут же — третий. Гарь, кровавая пелена. Суркова ослепило кровью, он почувствовал четвертый удар в танк и потерял сознание. Четверо погибли.
Мы поднялись со ступенек.
— О том, что наш танк будет установлен во Львове как памятник, я узнал в Берлине… Приезжал… Узнал о присвоении мне звания Героя Советского Союза…
Мы подошли с Сурковым к памятнику Александру Марченко. Стоим. В руках Марченко знамя, не шелохнется ни от какого ветра.
— Он похож?
— В общем, конечно, не очень.
На холме Славы сотни каменных плит: гвардии полковник Гаврилин, погиб в 1945 году; генерал-майор Корнеев, погиб в 1945 году; рядовая Коробейникова — 1945 год; гвардии лейтенант Чирва — 45-й год; генерал-лейтенант Бобров — 45-й. 45-й, 45-й, 45-й, 45-й, 45-й, 45-й…