Иногда вода идет очень быстро и сразу в одну ночь затопляет весь лес. Когда же вода начинает убывать, жители снова возвращаются на старое место и принимаются за исправление жилищ, размытых водой. Иногда вода бывает очень высока, иногда меньше, иногда наводнения бывают один раз в год, иногда и два, и три раза.
После наводнений картина печальная: поваленные деревья, трупы утонувших животных, снесенные человеческие жилища — балаганы, нанесенный водой, бог знает откуда, бурелом, слои ила, придавившие кусты, молодняк и траву, и всюду новые протоки. А река проложила себе уже новое русло и занесла коряжинами и песком место прежнего своего течения.
Такова река Анюй, и недаром гольды и даже орочи боятся ходить по ней, особенно если вода хоть немного подымется выше своего обыкновенного уровня[110].
Леса имеют здесь поемный характер. Всюду рытвины, ямы, промоины, нанесенные водой ил и мусор красноречиво говорят об этом. Мешанный лес[111] в нижнем течении реки попадается пока только отдельными клиньями, большая часть лесов — лиственные породы: ясень, ильм, ольха, дуб, осина, липа, клен, бархат, орех и тальники. Подлесья — густые заросли таволги, сирени, бузины, а местами попадается малинник и виноград.
Орочи говорят, что в стороны, ближе к горам, лес исключительно березовый и пихтовый. В общем местные леса строевого и поделочного характера. Река Анюй сплавной быть не может.
Бешеная, суровая река и дикая природа этих мест наложили свою печать и на туземцев. Подавленное состояние духа, вечные опасения за свою участь и безотчетный страх перед этой огромной лесной пустыней подавляют их.
Отсутствие дорог и даже троп в этих местах, затопляемость долины, изрезанной вдоль и поперек протоками реки Анюй, бесконечность лесов, безжизненность тайги центральной части хребта Сихотэ-Алинь не раз были причиной гибели смельчаков, рискующих бороться с природой там, где она наиболее сурова.
В силу изложенного никакого другого пути к Императорской Гавани здесь быть не может, кроме зимнего по льду реки.
Единственный способ передвижения есть тот, который принят местными инородцами. Это нарты, запряженные собаками. Постройка проектируемой дороги от Малмыжа на Хор и Бикин к Иману, при переходе через реку Анюй и ее долину, вызовет немало затруднений — придется, вероятно, отодвинуть ее дальше в горы, верст на 100 от Амура.
IV
Пять дней нам пришлось просидеть в фанзе Тахсале. Вода в реке все прибывала, а дожди не переставали. Несмотря на уверения орочей, что во время большой воды ехать в лодках по Анюю опасно, мы, наскучившись сидеть без дела на одном месте, решили попытать счастья и вскоре раскаялись.
Так как плыть по главной реке действительно было очень рискованно, мы пошли по протокам Анюя. Первые две версты все шло хорошо, но на одном из поворотов лодку прибило течением к бурелому, а люди не могли справиться с напором воды. Вода сразу поднялась выше борта лодки и в одно мгновение затопила ее и перевернула. К счастью, вблизи была отмель. Из соседних лодок люди бросились в воду и начали спасать плывущее имущество. С большим трудом удалось нам вытащить из-под бурелома лодку и перевернуть ее. При проверке оказалось, что среди разной мелочи погибло четыре ружья. Сухари, чумиза подмокли, а мука превратилась в тесто, которое мы и съели на первых же днях после крушения. Долго мы еще возились, стоя по пояс в воде, стараясь достать утонувшие винтовки. Наконец, нам удалось разыскать три ружья, и то уже в стороне от бурелома, ниже по течению. А дождь лил ручьями не переставая, вода все прибывала и прибывала, люди промокли до костей: нервная дрожь и щелканье зубами говорили за то, что поиски пора кончить и надо обогреться. Не выходя из воды, мы выпили по глотку спирта, сложили мокрое имущество в лодку и быстро поплыли вниз по течению обратно к фанзе Тахсале.
Ночью встречный ветер разорвал тучи, и к утру все небо очистилось совершенно. На другой день, пока на солнце сушилось наше имущество, мне удалось определиться, удалось произвести полный цикл наблюдений и вычислить поправку хронометра по абсолютным и по соответственным высотам солнца.
8- го числа мы готовы были уже итти дальше, но узнали, что верхние орочи (последнее стойбище) едут на лодках книзу.
Чтобы не разъехаться с ними в протоках реки, я решил обождать их в фанзе, которой они миновать и объехать никак не могли. День этот и вечер провели в беседе с орочами и с гольдами, расспрашивали их о их житье, и каждый по своей специальности делал записи. Беседа эта затянулась далеко за полночь. Наутро действительно приехали орочи; мы сговорились с ними и на другой день 10 июля тронулись в дорогу. Орочи шли протоками, умело лавировали на перекатах и проводили лодки там, где, казалось, и оморочка пройти не может. Мы невольно любовались их ловкостью, искусством, проворством и знанием места. Иногда приходилось прорубаться сквозь кусты и заросли леса; через узенький проход протаскивали лодки и сразу попадали в тихое, широкое не то озеро, не то старицу — протоку. Испуганные птицы с криком поднимались от воды, улетали вдоль по протоке и скрывались за поворотом. В этих местах много рыбы, особенно линька[112] и тайменя. С удивительной ловкостью орочи били их острогами и сбрасывали живую, трепещущую рыбу в переднюю часть лодки. Мало уметь попасть острогой в рыбу — надо иметь еще и большой навык, чтобы увидеть ее на более или менее значительной глубине и при быстром течении реки.
Низко к воде свесились ветви прибрежных деревьев и кустов. Картины самые разнообразные часто сменялись одна другой. Порой они принимали великолепный декоративный вид. Художники-пейзажисты нашли бы здесь неистощимый запас дивных красот для своих произведений. Забылись вчерашние невзгоды, забылись дожди, каждый отрешился от неприятных воспоминаний своей жизни и жил только настоящим прекрасным. Все были веселы, бодры и довольны.
Одна только мошкара часто отравляла нам все лучшее, что могла дать хорошая солнечная погода. Каждый занят своим делом. Время летит незаметно.
Полдень близко… Люди устали; пора обедать. На каменистой прибрежной отмели приютился небольшой отряд. Лодки подальше вытащены на берег, чтобы их не унесло течением. Люди закрыли лицо черными сетками, чтобы защитить себя хоть немного от мучительно докучливого гнуса. Горят костры, на сошках и на угловатых камнях поставлены чайники и котелки. Орочи расположились в стороне и, в ожидании пока закипит вода, лежа курят свои трубки. Они, видимо, привыкли индифферентно относиться к мошкаре и потому не обращают на нее внимания.
Высоко в небе парит орел, медленно описывая круги над протокой. Ему все видно. Зорко он смотрит вниз; заметил и людей, расположившихся на отдых… Но вот люди снова закопошились, заходили, сели опять в лодки, поплыли еще дальше в пустыню и скоро скрылись в новой протоке, а на месте их стоянки остались только догорающие костры: синие струйки дыма подымаются кверху. Едва ушли люди, как тотчас же неизвестно откуда появились вороны и стали ходить по бывшему «табору», подбирая остатки и брошенные кости.
Через три дня пути мы, наконец, достигли последнего орочского стойбища Улему.
Дальше людей нет. Орочи нам сообщили, что до устья реки Гобилли (правый приток Анюя) надо ехать еще пять суток и столько же времени подыматься по этой последней, а затем в течение двух дней сухопутьем можно достигнуть до самого перевала через хребет Сихотэ-Алинь [113].
На стойбище Улему мы снова вынуждены были потерять одни сутки. Дожди шли не переставая. Из 14 дней путешествия едва ли наберется дня два или три сравнительно светлых, солнечных. Туманы сменялись дождями, дожди — туманами; эти туманы моросили, обильно смачивали и траву, и деревья, и кусты, и землю и по количеству отдаваемой влаги не уступали дождям и одинаково были, докучливы. В такое время дни проходят непроизводительно. Съемку делать нельзя — мокнет планшет, птицы и насекомые прячутся, растения не высыхают; одежда, снаряжение, продовольствие мокнут; имущество портится и само дело страдает. Лучше переждать непогоду и в солнечный день выступить пораньше. Тем более что за время пути «канцелярской работы» (вычерчивание маршрутов, вычисления астрономических пунктов, сбор статистических сведений, ведение записок, отчетность и т. д.) накопляется всегда достаточно.