Люди употребляемы были к тому из колодников и назначенных к отсылке на каторгу; и все они обшиты были кругом в черное смоляное и особое одеяние, в котором прорезаны были только отверстия для глаз, рта и ноздрей, и от самого того, несмотря, хотя имели они ежедневно дело с умирающими чумою, многие действительно спаслись от оной и остались живы.
Что ж касается до прочих, заражающихся язвою людей, то немногим только удавалось спастись от смерти; но множайшие в самое короткое время погибали, и превеликое множество домов опустело совершенно, потому что все бывшие в них люди вымерли до единого.
И особливо еще милость Господня была та, что чума сия не составляла собственного и такого морового поветрия, которым заражен был самый воздух и был губителен для всех, но размножалась наиболее от прикосновения до тел, до платья и до других вещей, бывших на зараженных и умерших чумою; а потому и заражались наиболее от пренебрежения и упущения нужных предосторожностей и излишней неблаговременной отваги. Из тех же, которые употребляли все нужные предосторожности и береглись от всякого к сумнительным вещам прикосновения, очень немногие заражались, а множайшие оставались целыми и невредимыми.
Но жаль, что в истине сей и возможности спастись тем от чумы простой народ не скоро мог удостовериться и до тех пор наиболее и заражался, покуда не перестал иметь небрежение и стал более употреблять предосторожностей.
Со всем тем чума продолжалась и после помянутого несчастного происшествия нарочито еще долго, и народу в Москве погибло очень много.
Господин Еропкин награжден был тотчас за ревность и усердие свое от монархини. Она, как скоро услышала о деяниях его, как из признательности почила его первейшим российским орденом.
Впрочем, пример его побудил и других из наших первейших вельмож к последованию оному. Отобралось их несколько человек, и в числе их сам ближайший фаворит и тогдашний любимец ее граф Орлов, и предложил монархине, что они хотят ехать в Москву и, подвергая жизнь свою опасности, употреблять там старание и все, что только могут, к прерванию чумы, к остановлению действий ее и к сохранению оставшегося народа.
Императрица охотно и дозволила им сие и довольна была очень, что из самых близких к ней людей сыскались такие патриоты.
Они и действительно приехали в Москву, жили в ней несколько времени, употребляли все, что только было им возможно. Жили в императорском, огромном Головинском дворце, бывшем за Немецкою слободою, и имели несчастие видеть оный при себе, от топления камина, загоревшийся и весь оный в немногие часы превратившийся в пепел.
Но помогли ль они чем–нибудь несчастной Москве и поспешествовали ль, с своей стороны, чем к прерыванию чумы, о том как–то ничего не было слышно; а начала она уже сама собой, при наступлении зимы, сперва мало–помалу утихать, а потом вдруг, к неописанному обрадованию всех, пресеклась.
Между тем как все сие в столице нашей происходило, мы в деревнях своих жили по–прежнему в мире, тишине и спокойствии и во весь помянутый сентябрь месяц не переставали разъезжать друг к другу по гостям и заниматься обыкновенными своими упражнениями. Ибо доходящие до нас из Москвы слухи, хотя и часто нагоняли на нас страх и ужас и немало нас озабочивали, но великая разность была между слухами и происходившем в дали и происшествиями близкими. Сии не прежде начали нас прямо тревожить, как с начала месяца октября.
Первейшее, весьма поразившее нас известие услышали мы еще 27 сентября от нашего молодого приходского тогда попа Евграфа, приходившего к нам делать извет {Делать извет — делать донос, наговаривать, приносить жалобу.} на товарища своего, престарелого попа Ивана, и сказывал, что в Злобине убежавшая от чумы и съехавшая с Москвы племянница князя Горчакова, занемогши, очень скоро и сомнительно умерла; и что помянутый товарищ его не только ходил причащать ее, но и похоронил при церкви тайно и так, что никто о том не знал и не ведал, и что, по всему видимому, умерла она чумою.
Господи! Как поразились мы все сим нечаянным и страшным известием. Деревня сия была под боком у нас, и тулейским моим всякий день мимо ей на работу ко мне ходить надлежало. И так не долженствовало ли страшиться, что зло сие там распространится и дойдет скоро до нас. А не менее нагонял на нас страх уже и погост самый.