А последствия и оказали, что я в заключениях таковых нимало тогда не ошибался, ибо, ах! сколь мало знал я тогда все то, что долженствовало произойтить после и чему надлежало еще предследовать прежде, нежели совершится то, что Провидению угодно было учинить наконец со мною.
Но письмо мое достигло уже до своих пределов, и мне пора его кончить и сказать, что я есмь ваш, и прочая.
Декабря 10–го дня 1808 года.
РАЗГАДКА МОЕЙ НЕУДАЧИ
ПИСЬМО 160–е
Любезный приятель! Таким образом обрушились вдруг все воздушные замки, строимые до того в мыслях мною и всеми родными и приятелями моими, и исчезли как тень все наши лестные надежды.
Я не знал, как мне показаться будет к моим домашним и как сообщить им такое известие, о котором был я совершенно удостоверен, что будет оно им не весьма приятно и радостно.
Подумавши о сем, другого не находил, как при возвращении принять на себя веселый вид и обратить все дело в смех и шутку. Как вздумалось, так я и сделал.
Я возвратился домой на другой день по выезде из Богородицка. Было сие в исходе уже мая и 28–го числа оного. Я застал против всякого чаяния в доме у себя множество гостей, и все были одни боярыни, и между ими многие такие, которые никогда еще у нас до того не бывали. Сие было для меня не весьма приятно и тем более побуждало принять на себя веселую личину.
Все родные мои, услышав о приезде моем, выбежали меня встречать, и радость у них написана была на глазах, когда увидели они, что я возвратился с веселым, а не унылым духом. Но радость сия продолжалась недолго.
Не успели они, обступив меня, начать наперерыв друг перед другом спрашивать и говорить:
— Ну? что? что? И сметь ли поздравить с…
— Конечно, конечно! — засмеявшись, говорил я им в ответ. — С благополучным возвращением в Дворяниново!
Сие слово составило для них новую загадку. Все они опять воскликнули:
— Это мы знаем и поздравляем; но там–то что? Ель или сосна?
— Этого я уже ничего не знаю, — отвечал я им, — но у вас только спрошу, видали ли вы, как маленькие дети пускают на воздух мыльные пузыри, такие прекрасные, разноцветные, и как на них галятся {Галиться — здесь: глазеть, пялить глаза, дивиться, любоваться.} и ими веселятся?
— Как не видать, — подхватили они, — но это к чему и что за вопрос?
— А к тому, — сказал я, — что и со мною случилось нечто тому подобное, и я таи же галился и веселился, смотря на пузырек воздушный, а может быть, и вы так же, и пузырек этот наконец треснул, и все наши прекрасные призраки исчезли… и не осталось ничего.
Сие слово осадило их всех. Они вдруг замолкли, задумались и не знали, что говорить далее. Но, видя, что я смеюсь и хохочу, опять несколько ободрились и спросили:
— Ну что, право, полно шутить, а скажи–ка нам без издевки и сущую правду и успокой наши мысли.
— Желал бы душевно, — сказал я, — но, ну, если это не можно! Ну, если я нимало не лгу и не шучу, и мне иного сказать вам нечего, кроме того, что ездил ни почто, привез ничего!
— Как? Как? — воскликнули они все. — Неужели вправду ничего?
— Конечно! — сказал я. — Но чему тому и дивиться? Не с теми ли мыслями я и поехал туда, что вряд ли чему бывать, а это и свершилось действительно. Опухтин в отставку не пошел, и дело тем кончилось. Я принужден был, несолоно похлебав, ехать домой и питаться пустою надеждою, что, верно, определен буду тогда, когда ему захочется иттить в отставку; а его, я думаю, и сам сатана оттуда не вытурит никогда, и черт ли велит ему расстаться добровольно с таким прекрасным, знаменитым и прибыточным местом.
Услышав сие все ближние мои родные повесили голову, а тетка наша, г–жа Арцыбышева с чувствительною досадою сказала:
— «Да князь–то что ж? зачем же он призывал–то тебя и волочил ни за что ни про что в такую даль?»
— «Лихая знать его болесть там давила! подхватила огорченная жена моя, а убытков–та, убытков сколько нам доставил? Видно, сам он негодной человек!»
— Нет, матушка! не брани ты князя. Об нем я прямо скажу, что он наидобрейший человек и я истинно даже полюбил его за его добродушие и оказанную его ко мне ласку и благоприятство».