Какъ мысли о семъ занимали меня съ самой весны и препоною къ произведенію оныхъ въ дѣйство было только множество трудовъ, потребныхъ къ срубленію такой большой машины, а сверхъ того боялся я, что и къ украшенію она-то потребно будетъ много коштовъ, — то долго не отважился я на сіе пуститься. Но въ сіе время какъ-то вдругъ пришло мнѣ въ голову, что все сіе можно произвести мнѣ несравненно съ меньшимъ трудомъ и хлопотамп, нежели какъ я сначала думалъ. Попались мнѣ на глаза помянутые готовые струбы. «Ба! сказалъ я сак себѣ, чѣмъ громостить изъ нихъ башню, которая еще Богъ, знаетъ, какова выдетъ, не употребить ли мнѣ ихъ лучше на сіи вороты къ зданію, но башню я ни то буду дѣлать, ни то нѣтъ. И какъ она уже срублена и готова въ сихъ струбьяхъ, то, вить стоитъ мнѣ только, раздѣливъ на двое, переставить въ вершину и, поставивъ два струба сажени на двѣ другъ от друга, переложить промежок сей между ими аркою и наддѣлать сверхъ ихъ такой, какой въ рисункѣ». Не успѣлъ я симъ образомъ самъ съ собою начать говорить, —какъ тянущіяся другъ за другомъ мысли представили мнѣ все сіе столь удобопроизводимымъ и возможнымъ и воспламенили во мнѣ толь сильное въ производству того желаніе, что, по обыкновенной нетерпѣливости моей въ такихъ случаяхъ, восхотѣлось мнѣ уже въ тотъ же часъ и начать оное дѣлать. Я и дѣйствительно въ тотъ же часъ, побѣжавъ туда и схватя изъ другого мѣста работниковъ, велѣлъ я все то мѣсто расчищать и разравнивать, гдѣ затѣвалъ я сіе зданіе строить. А къ утрему наряжены были уже и подводы для перевозки струбовъ и плотники для поставленія и надрубанія оныхъ.
Итакъ, на другой же день послѣ того съѣхавшіеся подводы и начали у меня сіи струбы разбирать и возить въ назначенное мѣсто, а плотники, по назначенію моему, оные ставить. Между тѣмъ другіе возили изъ лѣса бревенья, а иные откомандированы были для покупки и привоза нужнаго на обивку всего сего зданія снаружи и внутри теса, гвоздей и прочаго. Каменщики же, между тѣмъ, копали четвероугольную внутри яму и готовили для обдѣлки оной внутри уступами бѣлый камень, и все сіе закипѣло такъ скоро, что въ теченіе одной недѣля, не смотря на всю огромность и величину, воздвигнулось у меня сіе огромное зданіе вчернѣ и осталось только оное снаружи распестрить и раскрасить такъ, чтобъ оное походило на старое каменное. Но сіе не такъ уже легко и скоро можно было сдѣлать какъ прочее. Потому что какъ все разсказывать надобно было съ мыслями и подъ натуру, и сего, кромѣ самого меня, не могъ никто иной произвести въ дѣйство,—то принужденъ былъ самъ я приняться при помощи нашего малера, моего сына и штукатура за сіе дѣло, и лазая по подмосткамъ, не только назначать имъ какъ, гдѣ и какими красками по назначеннымъ самимъ мною чертамъ размазывать, но и самъ иное, надѣвъ на себя запанъ (sic), кистями мазать. Я занимался тѣмъ нѣсколько дней сряду, не заботясь ни мало, буду ли я такъ запачканъ, какъ чумичка, разными масляными красками. По какъ бы то ни было, но поспѣшность моя и прилежность въ семъ дѣлѣ такт, были велики, что къ половинѣ сего мѣсяца поспѣло все зданіе сіе у меня совершенно и вылилась изъ него штука, превзошедшая и собственное мое воображеніе, и такая, которою не только кто- нибудь, но и самъ не могъ довольно налюбоваться. Она оживотворяла собою всю ту часть сада, гдѣ она была воздвигнута, и сдѣлала ее почти лучшею изъ всѣхъ прочихъ. Сама вершина совсѣмъ от него преобразилась и не только потеряла всю прежнюю свою дурноту, пустоту и дикость, но составила собою наипрекраснѣйшую садовую сцену. А что всего удивительнѣе, то само собою открылось за симъ зданіемъ такое нѣчто, чего я и въ мысляхъ не имѣлъ дѣлать, и что меня до чрезвычайности обрадовало и увеселило, а именно: необыкновенная и удивительная способность онаго къ произведенію эхи (sic).