Целыми часами он валялся на койке — смертникам это разрешалось, — лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, думал о прожитом. Вспоминались отдельные случаи, люди, с которыми он встречался, его собственные поступки. Он ни о чем не жалел. Благодарил судьбу за то, что она послала ему настоящую любовь, за бурную интересную жизнь, за то, что много видел, имел настоящих друзей и приносил пользу людям. Приносил ли? В нем всегда жил борец. Он не мог видеть несправедливости, а когда видел ее, всегда вставал на защиту обиженных.
Надежды на освобождение приходили все реже. Он привык к однообразию дней, и только когда звенели ключи у дверей его камеры, страх заползал в сердце, Может быть пришли его последние минуты? Он старался заглушить в себе такие мысли. Чаще всего Алексей казнил себя за то, что так глупо попался. Если бы он был на пароходе, англичане не посмели его арестовать.
Сначала по утрам Алексей Иванович делал гимнастику, тщательно убирал камеру, старался занять себя хоть чем-нибудь, но постепенно все бросил. Ничего не хотелось. Он прекратил все эти занятия и только думал. Даже старый и добрый тюремный надзиратель Гопкинс как-то сделал ему замечание:
— Почему ты не убираешь камеру уже несколько дней, Чибисов? Нарушаешь порядок. Нехорошо.
К смертникам Гопкинс относился мягко, видел их страдания, считал, что скоро встретится с ними на небесах и они там перед богом вспомнят его хорошее отношение. Он был свидетелем отчаяния, слез, рыданий, истерик. Спокойствие русского вызывало у него уважение.
— А кому принадлежит эта тюрьма, Гопкинс? — спросил Алексей.
— Как кому? Его величеству королю Англии.
— Так вот он пусть и убирает. Я ведь гость, а он хозяин.
— Поосторожнее, Чибисов. Ты, кажется, оскорбляешь особу короля? За такие слова тебя можно наказать.
— Разве меня можно наказать больше? — горько усмехнулся Алексей. — Мне сейчас все равно.
— Хочешь, я пришлю тебе священника? Он облегчит твою душу. Ты озлоблен, Чибисов. У нас очень хороший священник.
— Не надо. Он мне не поможет. Писали что-нибудь про меня газеты?
— Как же! Несколько дней. Там писалось, что ты опасный человек, Чибисов, убил двух англичан в Турции и теперь приехал в Англию со страшным заданием этого… ну, как его?
— Коминтерна?
— Вот, вот. Хорошо, что тебя удалось поймать, а то бы тут натворил делов. За что же ты убил невинных людей?
— Все это вранье, Гопкинс. Никого я не убивал. Я простой моряк.
— Все преступники так говорят. Ну, хватит болтать. Думай о боге.
Дверь закрывалась, Гопкинс звенел ключами, и снова на многие часы наступала гнетущая тишина.
Дни, ночи, недели одиночного заключения в камере смертников. Алексей Иванович даже потерял ощущение опасности, казалось, что так будет длиться вечно, с ним ничего не случится. Но однажды в камеру пришел человек в штатском, за ним маячил Гопкинс с большим узлом в руках. У Алексея Ивановича упало сердце. Конец! Пришли за ним. Он стоял вытянув руки по швам, ждал, что скажут, горло перехватил спазм.
— Одевайтесь, — сказал человек в штатском.
— Куда? — выдохнул Алексей Иванович.
Полицейский не ответил. Гопкинс протянул Алексею узел. В нем был завернут его костюм, в котором его арестовали. И тут резанула ясная, как солнечный луч, мысль: «На смертную казнь не переодевают. Значит, куда-нибудь в другое место. На допрос по кассации или на свободу? Нет, нет, не надо успокаивать себя невозможными предположениями. Разочарование будет слишком тяжелым». Но все-таки, несмотря на эти мысли, он думал: «А может быть, может быть…» Алексей быстро переоделся.
— Я готов.
— Пошли.
— Прощай, Чибисов, — сказал Гопкинс.
По металлическим галереям, затянутым проволочной сеткой, они спустились вниз, в первый этаж. Мрачный часовой распахнул двери на улицу. Их ждал открытый автомобиль.
— Садитесь, — приказал полицейский и, пропустив Алексея вперед, сел рядом. — Поехали.
Машина тронулась и покатилась по асфальтированной дороге.
Промелькнули заборы, закопченные дома из красного кирпича, фабричные трубы. Машина въехала в город. Алексей Иванович сидел молча, с волнением наблюдая за окружающим. Он так долго был лишен всего этого. Куда же его везут? Судя по тому, как изменились улицы, куда-то подальше от центра. Центр Лондона они проехали. Вот и район Олдгейт. Нет сомнения, они едут в порт. В порт!