Раз одно с первого взгляда маленькое происшествие глубоко взволновало Робинзона. Спускаясь как-то со своей горки, он увидел в тени ее какие-то молодые, ярко-зеленые стебли, которые нежно напомнили ему что-то родное. Но он не обратил тогда на них большого внимания. Каково же было его изумление, когда спустя недели две стебли выкинули колоски, и он не мог не узнать в них родной ячмень, который сотни раз видывал дома.
Он был поражен сперва этим чудом! Как? У него есть ячмень? Откуда? Нигде на острове не росло ничего похожего. Потом, перебирая в памяти все бывшее, он вспомнил, что захватил с собой с корабля мешок с остатком ячменя, но тот оказался весь источенным мышами, и раз, когда мешочек понадобился на что-то другое, он вытряхнул шелуху около ограды. Значит, были и здоровые зерна, и они-то и дали всходы. Робинзон был так рад, что наглядеться не мог на колосья; проходя мимо, останавливался каждый раз и любовался ими. А ведь попади зерна немного дальше, то, вероятно, были бы сожжены солнцем. Здесь же они оказались на только что взрыхленной изготовлением забора земле и как раз в тени его.
Рис. 9. Робинзон находит колосья ячменя.
Когда месяца через полтора колосья налились и пожелтели, Робинзон бережно срезал и пересчитал их; всего оказалось 32 колоса.
— Это только начало! — сказал он себе. — Из каждого зернышка ведь снова будет колос, и из новых зерен опять то же. Было бы только терпение, а уж будет у меня хлебец!
И он вылущил все зерна и бережно высыпал их в мешочек. Сразу высевать их снова он не хотел, потому что стояла очень жаркая и сухая погода. К тому же надо было сперва приготовить поле. И старательно выбрав место, он очистил его от травы и вскопал как можно мягче: постелька была готова, можно было уложить туда зернышки, он стал ждать, чтоб дождь смочил землю.
Не думал Робинзон, какой вред причинит ему этот дождь.
Раз на прогулке, внезапно застала его непогода. Когда он выходил, было жарко и ясно, а тут вдруг полил такой дождь, какого Робинзон никогда и не видывал: капли были величиной с голубиное яйцо и следовали так быстро одна за другой, что, казалось, целые потоки воды падают на землю. Налетел ураган, ветер клонил деревья чуть не до земли, несколько раз огромные ветки или даже целые деревья валились с треском около Робинзона. Боясь быть раздавленным, он выбрался на лужайку и приник к земле, потому что стоять на ногах не было никакой возможности.
«Вот в такую же бурю погиб наш корабль! — думал он. — Не сладко мне и теперь лежать под дождем, мокрому до последней нитки, но скоро вернусь я к себе, обсушусь и согреюсь горячей пищей и буду в полной безопасности. Между тем, как тогда…» — и сердце сжималось у него при воспоминании о тех ужасных часах.
Он не знал, что и теперь грозит ему немалая неприятность. На следующее утро проснулся он с такою головной болью, что не мог двинуться, он дрожал от холода, несмотря на то, что покрылся всем, чем только мог, потом начался жар, словно огонь горел в его жилах; его мучила страшная жажда.
Сомнения быть не могло: он схватил тропическую лихорадку, от которой, он знал, погибает столько европейцев, переселившихся в южные страны.
На другой день стало легче, но Робинзон знал, что радоваться рано, потому что болезнь проявляется обыкновенно через день. Поэтому он спустился через силу к речке, сделал запас свежей воды и испек себе кусочек козлятины. Действительно, к ночи ему снова стало очень худо, он бредил, страшные видения преследовали его, порой сознание снова возвращалось к нему, хотелось пить, но едва хватало сил протянуть руку к сосуду с водой.
Неужели спасся он для того, чтобы одиноко погибнуть от мучительной болезни? Вот будет становиться все хуже и хуже и ниоткуда не явится ни малейшей помощи? Раз, в один из дней, когда болезнь несколько ослабела, ему вдруг вспомнилось, что, по словам матросов на корабле, хорошим средством от лихорадки считается настойка из табака. Так как этого добра было у него довольно, то Робинзон добрел кое-как до кладовой, налил рома в кружку и накрошил туда листового табаку. Через час он выпил это лекарство, едкое и горькое до того, что едва можно было проглотить его. Голова закружилась, он упал и немедленно крепко заснул. Никогда потом не мог он сообразить, сколько времени продолжался сон. Вообще в течение болезни он неясно сознавал время, и календарь его порядочно пострадал.
Но после приема лекарства болезнь, видимо, ослабела, приступы жара стали реже, силы начали понемногу возвращаться. Он почувствовал сильный голод, но не было ни мяса ни плодов, приходилось довольствоваться остатками риса, взятого еще с корабля. Тут же дал он себе слово изобрести способ заготовлять впрок разные продукты, чтоб иметь пищу всегда под рукой. Как мечтал он о хлебе!