Автор обвинялся в том, что он «доходит до абсурдных, оторванных от жизни предложений: о свободной реализации колхозной и совхозной продукции, об отмене планирования госзакупок продуктов в натуральном выражении… третирует принцип социалистического планирования от достигнутого уровня». А главное — «в целях обоснования теоретически путаных и практически непригодных экономических рекомендаций… передергивает и искажает факты, относящиеся к жизни и деятельности колхозов и совхозов Ставропольского края».
Случай с Бараковым наводил на грустные размышления. Ведь это было время реализации решений мартовского Пленума ЦК КПСС 1965 года, давшего импульс поискам в аграрном секторе. Казалось, начавшиеся «косыгинские реформы» должны были привести к углублению этих поисков. Увы, преобразования в сельском хозяйстве, как и в промышленности, проводились в заранее четко очерченных рамках. То, что предлагали Бараков или Лисичкин, выходило за эти рамки. Вот почему все «дело Баракова» так и осталось свидетельством, с одной стороны, назревших перемен, а с другой — жесткой реакции системы на саму возможность подобного рода изменений. Урок был серьезный.
В начале лета 1967 года я встретился со Зденеком Млынаржем, давним моим другом и сокурсником по МГУ, о котором уже упоминал. Он работал тогда в Институте государства и права Чехословацкой Академии наук и приезжал в Москву в связи с подготовкой предложений о проведении политической реформы. В столичных академических кругах его выступление встретили более чем прохладно. Затем он побывал в Грузии, а оттуда на несколько дней заехал погостить в Ставрополь.
Я уже говорил, что мы жили в двухкомнатной квартире на четвертом этаже. Это была первая в нашей семейной жизни отдельная квартира, и нам она нравилась. Зденек же весьма скептически осмотрел наше жилище. Видимо, по чехословацким меркам для первого секретаря столичного горкома партии выглядела она весьма скромной.
Зденек расспрашивал о положении в Союзе, в крае, о нашей жизни. Многое он поведал нам о процессах, происходящих в Чехословакии, падении авторитета Новотного. Я почувствовал, что Чехословакия стоит на пороге крупных событий.
Прошло полгода, и из газет я узнал, что Млынарж перешел на работу в аппарат ЦК КПЧ, стал одним из авторов известной «Программы действий КПЧ», а затем активным деятелем «Пражской весны». Я написал ему письмо, но ответа не получил. По намекам начальника краевого управления КГБ, входившего в состав бюро крайкома партии, мне стало ясно, что письмо мое пошло совсем по другому адресу.
О событиях 1968 года в Праге информация шла крайне односторонняя. Контроль за всякой информацией был жестким и тотальным, а уж за подобной — подавно. Чехословацкие события — я имею в виду акцию по вводу войск — начались 21 августа, а в начале этого трагического месяца, как я уже говорил, меня избрали вторым секретарем. В связи с отъездом Ефремова заседания бюро крайкома проходили под моим председательством. Перед заседанием, обсуждавшим сообщение Политбюро ЦК о вводе войск в ЧССР, позвонил Леонид Николаевич и, ссылаясь на беседы в ЦК КПСС, передал свои предложения. Бюро приняло резолюцию, одобрявшую «решительные и своевременные меры по защите завоеваний социализма в ЧССР».
Крайком поддержал ЦК, хотя, что же кривить душой, вопрос все-таки постоянно возникал: в чем смысл этой акции, насколько она соразмерна?
Подобные размышления питали мое стремление добраться до корней многих явлений внутренней и внешней политики, которые вызывали тревогу. По всему чувствовалось наступление реакции. После 21 августа началось «закручивание гаек» в идеологической сфере, жесткое подавление малейшего проявления инакомыслия. ЦК КПСС требовал от местных органов решительных действий в идеологии. Борьба с диссидентством приняла массированный повсеместный характер.
В начале 1969 года исполняющий обязанности заведующего кафедрой философии Ставропольского сельхозинститута Ф.Б.Садыков выпустил в краевом издательстве книгу «Единство народа и противоречия социализма». Написана она была раньше, на волне тех самых надежд и ожиданий, которые породили хрущевские, а отчасти и «косыгинские реформы». Рукопись книги за год до ее выхода обсуждали на кафедре, возил он ее в Москву, показывал даже кому-то из аппарата ЦК, напечатал статью в «Вопросах философии».