Дослушав до конца, задорно поводит плечом:
— А я тоже сказки знаю! Про Вод-Водога, волшебника, сына Чудесной Воды, он всем зверям Друг-приятель. Про трех человечков, белого, красного да черного, они Бабе Яге служат, а у Бабы Яги ворота пальцем заткнуты, кишкою замотаны, у ней в сенях рука сама пол метет, а возле печи голова висит…
Даль бросается обнимать Пирогова, тот вырывается, смеется резким, высоким смехом, повернувшись на каблуках, убегает. Опыты ставить. Или в театр анатомический. Даль было за ним — да разве угонишься! Пирогова и след простыл.
«КАЖДЫЙ РАСПОЛАГАЕТ СОБОЙ»
Раз уж мы набрели на пироговские записки, прочитаем в них рассказ о знакомстве автора с Далем; рассказ на первый взгляд ничего особенного в себе не содержит, но как часто человек в чем-то внешне и не очень значительном достаточно полно себя проявляет. «Однажды, вскоре после нашего приезда в Дерпт, мы слышим у нашего окна с улицы какие-то странные, но незнакомые звуки: русская песнь на каком-то инструменте. Смотрим, стоит студент в вицмундире; всунул он голову через открытое окно в комнату, держит что-то во рту и играет: «здравствуй, милая, хорошая моя», не обращая на нас, пришедших в комнату из любопытства, никакого внимания. Инструмент оказался органчик (губной), а виртуоз — В. И. Даль; он действительно играл отлично на органчике».
За внешним опять-таки попробуем разглядеть существенное. Общительность Даля: узнал, что свои, русские, приехали (из нескольких российских университетов собрали лучших студентов и прислали в Дерпт для совершенствования в науках), — без церемоний спешит к ним — и голову в окошко. Его живость («одушевленье, отсутствие вялости, косности», — толкует Словарь): еще не представился, а уже затеял шутку, и какой-то забавный органчик нашел, и песенку выбрал бесшабашную. Музыкальность: показался Пирогову виртуозом (это у него от матери — ко всем прочим достоинствам она прекрасно играла на фортепьяно и славилась как певица). Наконец, навсегда запомнившийся Пирогову артистизм Даля — вот это «не обращая на нас никакого внимания»: на самом-то деле, будто не обращая, на самом-то деле и шутку затеял, и голову в окно, и в органчик дует, потому что обратил внимание и хочет, чтобы на него обратили, но так все изящно, тонко, что даже проницательному умнице Пирогову показалось, будто — не обращая.
Про Далев артистизм у Пирогова в записках обнаружим еще подробности: «С своим огромным носом, умными серыми глазами, всегда спокойный, слегка улыбающийся, он имел редкое свойство подражания голосу, жестам, мине других лиц; он с необыкновенным спокойствием и самой серьезной миной передавал самые комические сцены. Подражал звукам (жужжанию мухи, комара и проч.) до невероятия верно». Пустяки? Но все эти мало что значащие, казалось бы, черточки обретают новый смысл, когда думаешь, что обладал ими человек, который на лету схватывал слова и речения, запоминал и умел в тонкости воспроизвести их звучание, для которого за каждым словом тотчас вставал ощутимый образ.
И еще заметим: в рассказе о встрече с Далем у Пирогова говорится, что тот не в студенческом сюртуке был. а в форменном вицмундире — что же Даль присочинял про сюртук? Грубый фризовый сюртук был, конечно, и положенный дерптскому студенту мундир (синего сукна с черным бархатным воротником, по которому вышиты золотом дубовые листья) тоже, наверно, пришлось справить, но для Даля не точные подробности дороги, а дух, настроение дерптских трех лет, «золотого века», не одежда у него в памяти — свобода!..
У нас не слишком много сведений о врачебных занятиях Даля в Дерпте, зато есть суждение Пирогова — дорогого стоит, тем более что великий хирург на похвалу скуп. «Находясь в Дерпте, — пишет Пирогов о Дале, — он пристрастился к хирургии и, владея, между многими другими способностями, необыкновенной ловкостью в механических работах, скоро сделался и ловким оператором».
Говоря о лучших воспитанниках Ивана Филипповича Мойера, великий Пирогов прямо ставит Даля рядом с собой. «Личность замечательная и высокоталантливая», Мойер, однако, с годами охладел к науке, «операций, особливо трудных и рискованных, не делал». Несколько даровитых учеников оживили интерес наставника к хирургии — профессор воспрянул духом, радостно почувствовал, что пришла пора отдавать себя. К числу таких учеников Пирогов причисляет и себя и Даля!
«Ловкость» Даля-оператора скоро выдержит проверку на полях сражений и в переполненных военных госпиталях, и не одна ловкость, но также столь необходимая медику точная наблюдательность, внимательный цепкий ум, склонность к обобщению. В архиве сохранилось несколько статей Даля по хирургии — статьи написаны не в Дерпте, несколькими годами позже; описание операций, произведенных во время похода, а также пластических и глазных. («Глазные болезни, и в особенности операции, всегда были любимою и избранною частию моею в области врачебного искусства», — позже признается Даль). Статьи подтверждают, что дерптская выучка не прошла даром, что Даль за короткий срок сделался хорошим хирургом и хирургом широкого размаха, но не менее дорого в статьях, что Даль доверил бумаге интереснейшие раздумья, догадки, предположения — иные из них далеко обгоняют время. Сохранилось также несколько писем больных к. Далю и о Дале (тоже не дерптские письма — более поздние). Люди просят «подать надежду» на приезд доктора Даля, приезд доктора Даля «облегчит участь» больного. Из скудных документов дерптской поры узнаем, что с занятиями студент Даль справлялся успешно: «очень хорошо», «изрядно хорошо», «отлично» — читаем в табеле.
…Похоже, Даль не прочь надолго обосноваться в Дерите. Занятия идут успешно: Даль превращается в хорошего медика, повторяет путь отца. Остается кончить курс, заняться практикой, на досуге сочинять стихи и сказки, перебирать слова в тетрадках.
Но до чего смешно, «золотой век» вспоминая, нахваливает Даль дерптскую жизнь: «Каждый располагает собой и временем своим, как ему лучше»!.. Будто не знает, будто уже не приходилось на себе испытывать, что человек лишь предполагает… Предполагает, строит планы, не предвидит многих событий, которые произойдут через несколько лет и за несколько тысяч верст…
Даль оперирует, зубрит латынь, проводит вечера у Мойера, рассказывает друзьям сказки, которые намерен сочинить, читает им накопившиеся в тетрадях слова и пословицы, а в полутора тысячах верстах южнее русская армия готовится перейти Дунай, и еще верст на девятьсот южнее готовятся к походу войска Кавказского корпуса. Весной 1828 года начинается русско-турецкая война, и тут выясняется, что планы Даля рушатся, в Дерпте ему не жить, надо ехать на фронт. Появляется приказ: послать на театр войны студентов-медиков — в армии не хватает врачей.
Далю не дают доучиться положенных лет, но ему — способнейшему из студентов — разрешают отбыть на войну не лекарем-недоучкой, а окончившим курс врачом. 18 марта 1829 года он досрочно защищает диссертацию на соискание ученой степени доктора медицины.
И вот уже товарищи торжественно, по студенческому обычаю прощаются с Далем: развели костер на главной площади, пьют пунш за здоровье отъезжающего, потом, освещая путь факелами, ведут его до заставы. Здесь он усаживается в кибитку. Колокольцы сперва брякают будто неохотно, но вот залились, зазвенели в лад — и грянули удалую песню. Факелы, как далекие звезды, тают в темноте…
Даль не знает своего будущего: строил планы — ему помешали. Столько лет дожидался дня, пока снимет опостылевший морской мундир, — теперь на него натягивают сухопутный. Мундир студенческий («фризовый сюртук») оказался сладкой, но — увы! — короткой передышкой. Грустно, обидно, должно быть… Но мы-то знаем будущее Даля — оно для нас позади. Мы радуемся, что ему помешали. Пусть идет по дороге! Он еще не ведает, что нигде и никогда не пополнит так обильно запасы слов, как в походе. Он не ведает, что идет навстречу словам!..