— Известно ли вам, господа, что в Вологодской губернии пчелу называют медуницей?..
В бумажных грудах Даль отыскивает жемчужные зерна. По его просьбе губернские чиновники присылают вместе с отчетами и докладами местные слова, образцы говора, пословицы, сказки. С нетерпеливым звяканьем мчатся по всем дорогам почтовые тройки, и неведомо торопыге почтальону, что в полупудовом пакете, который спешит он доставить в столицу, в пакете, обвязанном шнурами и обляпанном бурыми казенными печатями, самое цепное — упрятанный в ворохе служебных донесений листок с вологодскими, воронежскими пли тамбовскими словами.
— А известно ли вам, господа, что крапиву в Псковской губернии именуют стрекавой?..
Даль выходит в комнату к переписчикам. В руке несколько тетрадных страничек, дочерна покрытых текстом.
— Надобно переписать сотни три слов, песни, пословицы.
Из-за столов тянутся руки. Как не угодить его превосходительству! Да и работа прелюбопытная: слова неожиданные, выразительные, живые, осязаемые — хоть потрогай, пословицы умны и занятны, сказки — начнешь писать, не оторвешься. Не то что в зубах навязшее «При сем препровождается…» или «Сим имеем честь…».
Особенная канцелярия в министерстве внутренних дел, которой управляет Даль, в его время и впрямь особенная. «Пользуясь своим положением, он рассылал циркуляры ко всем должностным лицам внутри России, поручая им собирать и доставлять ему местные черты нравов, песни, поговорки и проч.», — вспоминает осведомленный современник. «Он получал большие посылки местных слов, образчиков местного говора и т. п., — вторит другой, не менее осведомленный. — Все это списывалось в канцелярии в азбучном порядке, на лентах, ленты нанизывались на нитки, укладывались в картонки по губерниям, по говорам. Были полосы, что все писцы занимались этим исключительно, да еще перепискою сказок, пословиц, поверий и т. п., которые доставлялись Далю во множестве отовсюду». Тот же современник (сам служил у Даля — «стол о стол») свидетельствует, что всякую свободную минуту в канцелярии завязывались споры и рассуждения преимущественно о русском языке. И совсем уже поразительные, прекрасные слова: «Самый воздух в канцелярии был пресыщен русской филологией»!
Знакомые посылают к Далю то извозчика из дальней губернии, удивляющего самобытностью речи, то дворовую няньку-баутчицу, то занятного ярмарочного потешника.
Важный министерский швейцар с медалями на кафтане, шитом золотым галуном, недоуменно пожимает плечами; его превосходительство господин начальник Особенной канцелярии опять изволил два часа просидеть наедине с бесценным своим приятелем, одноглазым стариком солдатом в заношенной шинелишке. После ухода гостя Даль объявляет радостно:
— Сказочник-то мой, солдат Сафонов, нынче целую охапку сказок насказал. Надобно переписать…
БЕСЕДЫ ЗА ЧАЙНЫМ СТОЛОМ
«СКУКА, — определит Даль в Словаре, — тягостное чувство от косного, праздного, недеятельного состояния души; томление бездействия». И припишет: «Скучен день до вечера, коли делать нечего».
Скука Далю неведома. День с утра и до вечера заполнен делом. До службы работать и после службы работать — такое у Даля правило. Отложив в сторону новый устав губернских правлений или проект преобразований в устройстве полиции — счастье целый вечер разбирать слова и пословицы, писать рассказы-были о курских крестьянах, украинских помещиках, петербургских лавочниках. Повесить в шкаф вицмундир и надеть коричневый суконный халат или коричневую же просторную домашнюю кофту.
Даль завидует старому приятелю Пирогову:
— Тебе хорошо: для тебя служить — дело делать. Оперируешь больного — служба. Препараты готовишь в анатомическом театре — опять служба.
Пирогов, перебивая его, кричит резким голосом:
— Я ученые свои труды обязан представлять на просмотр дежурному генералу. И тот же генерал судит о моих операциях. А генералу этому, хоть и в чести, впору свиней пасти!..
Даль, вздохнув, переводит разговор:
— Однако Дерпт не переменил твоего говора. Тот же удивительно чистый. Московский. Пушкин советовал прислушиваться к московским просвирням, учиться у них языку и говору. Здесь, в Петербурге, так не говорят.
Пирогов смеется:
— Наш скоморах все о своих домрах.
Даль, не теряясь, отвечает в лад:
— Гусли — мысли мои, песня — думка моя…
Пирогов перебрался в столицу в том же году, что и Даль: ему предложили кафедру в Медико-хирургической академии. Видятся редко — оба заняты. Разве что Даль заедет к приятелю на ученое заседание врачебного кружка — послушает доклад, побеседует, поспорит, глядишь, и сам выступит с суждением о том либо ином предмете. Медики Даля почитают, полагают своим, Пирогов — сколько лет прошло! — все сердится, что Владимир Иванович «переседлал» из хирургов в литераторы. А иной раз и Пирогов на пути из госпиталя в анатомический театр вдруг вспомнит, что нынче четверг и, махнув рукой на вечно неотложные дела, повернет к Далю. Раз в неделю, по четвергам, у Даля собираются знакомые.
Об этих собраниях дошло до нас несколько неожиданное свидетельство. Поистине: «Каков гость — таково ему и угощенье», и в пословице этой, как почти в любой другой, смысл двоякий. Не в том лишь дело, что всякому гостю поднесут свое угощение, но и в том также, что всякий гость одно и то же угощенье непременно оценит по собственному вкусу.
Вот так приезжий посетитель случаем забрел однажды на «четверг» к Далю. Шел охотно: думал — идет на приятельскую вечеринку, ну, в конце концов, на литературное собрание. А попал — едва не в ученое заседание. Ни поболтать, ни посплетничать. Сперва гости с озабоченными лицами развернули на столе огромную, потертую на сгибах географическую карту, что-то помечали на ней красным карандашом. Два пожилых моряка (один заросший бородою, другой с необыкновенно пышными усами и бакенбардами) поочередно проводили линий по блеклой голубизне северных морей, толковали о течениях и температуре воды. Потом на голубую карту легла желтая, какой-то господин (уже в статском платье) с потемневшим от сильного загара лицом стал рассказывать о последней экспедиции по казахским степям; хозяин иногда просил слово и дополнял наблюдения гостя своими, при этом всякий раз открывал толстую тетрадь в синей обложке и долго по ней читал. За чаем общество оживилось, беседа наконец повернула к литературе. Даль рассказал несколько занятных историй, которых оказался свидетелем, — и тут же зашел спор, надо ли, переделывая истинное происшествие в рассказ для печати, давать волю воображению или лучше во всякой подробности держаться того, как оно было в действительности. Даль отстаивал подлинность во всем, ему мягко возражал, утверждая могущество фантазии, приветливый человек с высоким лбом мыслителя и внимательными глазами, на немолодом лице его вспыхивал нежный юношеский румянец. Помешивая в стакане густой янтарный чай, накрытый золотистым ломтиком лимона, он неожиданно прибавил все так же мягко, заканчивая спор:
— Впрочем, как ни пиши, а все, того и гляди, попадешь впросак. Передают, будто министр просвещения сказал намедни: «Скорей бы прекратилась эта русская литература. Я тогда буду спать спокойно…»
Быстро вошел, почти вбежал новый гость, невысокий, подвижный, не задерживаясь, обнял хозяина, вставшего ему навстречу, кивнул одному, другому, сел сразу к столу и громко захрустел печеньем. Манеры его были решительны до невежливости, сюртук сильно поношен и в пятнах. Тут же, за чайным столом, он принялся громким, резким голосом излагать новый способ препарирования трупов, состоящий в том, что труп, прежде чем вскрывать, замораживают до твердости дерева, а затем в нужных направлениях рассекают специальной пилой…
Не дожидаясь одиннадцати, когда хозяин с последним ударом часов (так у него заведено) задувает стоящую рядом свечу, поднимается с кресла и желает гостям спокойной ночи (завтра служба), случайный посетитель «четверга» отправился к себе и тотчас, в письме к приятелю рассказал о неудачно проведенном вечере: гости у Даля сплошь люди занятые, озабоченные делом, и говорят о делах — скучно!..