— Не хочу быть награжден вместе с негодяями, чтобы и меня за такого не сочли. Вы представили к отличию вашего доверенного исправника, взяточника и деспота. Я подал на него шестнадцать жалоб. Они не рассмотрены. Защитите крестьян от произвола полиции — это лучшая для меня награда.
Даль пишет знакомым, что на всякого, кто высказывает человеческие чувства, самостоятельность, любовь к правде, изобличение зла, начальство смотрит как на опасного человека; благородство, справедливость, честность не прощаются никому.
Слово «правда» чаще всего теперь встречаем и в деловых бумагах, и в частных письмах Даля. «Торгуй правдою, больше барыша будет» — в пословице скрыт двойной смысл: народ полагает, что правда всего дороже, всегда надо поступать по правде, по справедливости; но вокруг наживают барыши, торгуя самой правдой. На закате жизни Даль напишет сердито и решительно: «Молодому поколению предстоит сильная борьба за правду, вместо которой нам, старикам, только показывали кукиш»…
Служить больше невмоготу. Губернатор, ссылаясь на указания из Петербурга, запретил Далю заступаться за крестьян, вести их дела. По-прежнему что ни утро стоят возле удельной конторы телеги из дальних деревень, толпятся под дверью мужики. Но у Даля отнято право защищать их, его хотят сделать немым свидетелем произвола. Даль пишет в Петербург: сам могу терпеть несправедливость, но за что должны мучиться другие? Вместо ответа получает выговор.
Собираясь в отставку — «по болезненному состоянию моему» — Даль пишет губернатору: «Дело сталось! Я побежден в конце и изгнан — но не завидую славе победителя… Чиновники ваши и полиция делают, что хотят, любимцы и опричники не судимы. Произвол и беззаконие господствуют нагло, гласно. Ни одно следствие не производится без посторонних видов, и всегда его гнут на сторону неправды. В таких руках закон — дышло: куда хочешь, туда и воротишь… Вот почему прямым, честным и добросовестным людям служить нельзя… Рассудит нас народ…»
Он предлагает: спросите тридцать семь тысяч крестьян, которые были вверены моему управлению, хорош я или плох, — их суду я с радостью подчинюсь.
Крестьян спрашивать не стали.
Осенью 1859 года Владимир Иванович Даль «уволен, согласно прошению, за болезнию, в отставку, с мундирным полукафтаном». Имеет чин статского генерала, два креста, да две звезды, да медальки кое-какие, да прозвище чудака. А в общем-то, служил сто лет, выслужил сто реп. За спиной флот, турецкая война, оренбургские просторы, столица, Нижний Новгород, медицинская практика, литература, статьи, пословицы, проекты, служебные поездки, естественное отделение Академии наук, Географическое общество — другому на три жизни, а тут все еще вроде, бы «век мой позади, век мой впереди, а на руке нет ничего».
«На руке» уже половина «Толкового словаря». Но главное дело Даля еще не завершено, еще не отдано людям, будущему. Впереди у него бесконечно долгий век…
ПОДВИГ
«У ПРЕСНЕНСКОГО МОСТУ»
«В Москве, у Пресненского мосту, дом Даля»… — адрес берем не с конверта полученного Далем письма (хотя, конечно, и на конверте такой же), адрес с обложки Далева Словаря: первое издание является в свет выпусками, всего с 1861 по 1867 год будет двадцать, один выпуск. Даль указывает на обложке свой адрес, потому что просит читателей присылать ему дополнения и поправки, а также предлагает им покупать Словарь со скидкой «на дому у сочинителя».
Старый дом на Пресне, хоть и весьма велик, но долго пустовал, пообветшал изрядно, а потому стоил недорого. Со всеми каморками и боковушками считают в нем тридцать четыре комнаты — многочисленным Далевым чадам и домочадцам и гостям-постояльцам хватает покоев и горенок; себе же под рабочий кабинет он облюбовал залу, письменный стол поставил возле больших окон, выходящих в тихий дворик, на зеленую лужайку, окруженную липами, заросшую сиренью, бузиной и шиповником. Летом он отворяет окно, слушает, как птицы щебечут, как жужжат пчелы, вдыхает медовый запах липового цвета («липец» — густой, душистый мед, который собирают пчелы с желтовато-белых цветов липы; так же в старину именовали месяц июль). Возле окон стоят кадки с посаженными Далем растениями; иные хорошо принялись, раздались вширь, бойко тянутся к потолку. Обои на стенах залы имеют вид изразцов, орнамент (прикраса — по Далю) на них тоже растительный — разбросаны по стенам крупные цветы, широкие, узорчатые листья. На полу расстелены пестрые азиатские ковры из Оренбурга — оии напоминают о цветущей степи.
Даль является в залу рано утром, неторопливо усаживается к столу, подливает чернила в большую — стеклянным кубом — чернильницу с бронзовой крышкой, чинит перья, открывает тетради, по правую руку кладет красный шелковый платок и табакерку, которую сам изготовил из березового капа и принимается за работу. Иногда, задумавшись, он глядит в окно: заброшенный дворик, старые деревья, заросли кустарника радуют взгляд, помогают сосредоточиться. Старинные высокие часы, откашлявшись, с хрипотцой отбивают время; дочери, старушки родственницы, знакомые, ставшие у Даля на постой, гости, здешние, московские, или приезжие — из Питера, Оренбурга, Нижнего, покинув отведенные каждому комнаты, углы и закоулки, тянутся по привычке в залу, где расположился со своей работой хозяин и где можно громко разговаривать, шуметь, смеяться — уединения Даль и в старости не полюбил: «Хотя тесно, да лучше вместе. В тесноте люди песни поют, а на просторе волки воют».
Весною солнце угревает дворик за окном; снег на высоких местах чернеет проталинами, сосульки весело звенят, сверкают разноцветными лучиками, у старых лип, на концах корявых ветвей розовеют свежие побеги, бегут к воротам ручьи, унося прошлогодний сор — бурый лист, щепку, соломину, и вот уже первая травка упрямо пробивается из темной земли. Дружно лопаются почки, день-другой деревья в саду стоят праздничные, овеянные мелкими светлыми листочками, но с каждым днем листва гуще, шумнее, глядь, таинственно светится в зелени тяжелая лиловая гроздь сирени, пчелы жужжат в бледно-желтых соцветиях лип, вспыхивают яркие розовые звезды шиповника, а там и бузина закраснеется ягодами. Однажды замечаешь — просверкивает в купах деревьев и кустарников осеннее золото; посмотришь другой раз — взметнулось над садом, рассыпалось по ветвям, по земле желтое, рыжее, огненно-красное; но не успеет насладиться взгляд красками осени — серый дождь мочит землю, на воле громко хозяйничает ветер, листья кружат в воздухе темными птичьими стаями; наконец, просыпаешься утром — а за окном бело и просторно. Неужели год пролетел!..
В доме появились внуки — Даль любит смотреть на их возню. Внуки пристрастились играть под бильярдом; биллиард огромный, старинный, на двенадцати толстых ножках, соединенных перекладинами. Даль ласково прислушивается к лепету внуков, терпеливо подсказывает взамен иностранных русские слова. Смеясь, учит малышей шутливым прибауткам да скороговоркам: «Дедушка не знал, что внучек корову украл; дедушка спай, а внучек и кожу снял». Но дедушка Даль все знает и не спит; голове и рукам он покоя не дает — все сидит у стола возле кадок с разросшейся зеленью, пишет, раскладывает и перекладывает вечные листки со словами; бывает, отложи» перо, берет нож, вырезает из чурки смешные игрушки: деда с бабкой, козу, медведя. Иногда сорвет листок с прижившегося в кадке деревца, разотрет в ладонях — ладони пахнут лесом, Зауральем, Заволжьем; до леса ему теперь не добраться; он вспоминает, как мичман в новой, с иголочки, форме сел в кибитку и отправился на службу, — думал ли тогда, что закончит странствия и бросит якорь в сухопутной Москве?.. Слегка шаркая ногами, идет к бильярду, ловко разбивает пирамидку, удар за ударом; загоняет в лузы восемь шаров. Внуки высовывают из-под бильярда носы, глядят зачарованно. Он смотрит на внуков и думает, что они, наверно, увидят правду.
Старинные стоячие часы в углу взмахивают тяжелым маятником с блестящим медным диском на конце, ровно постукивают, хриплым боем отмечают уходящее время. Далю под шестьдесят, за шестьдесят, семьдесят — в доме на Пресне он проживет безвыездно до последнего своего дня. Но от переезда в Москву до холмика на недальнем — от Пресненского моста рукой подать — Ваганьковском кладбище у Даля тринадцать лет — можно сказать, вся жизнь впереди, потому что та настоящая жизнь впереди, которая не кончается холмиком земли, обретена Далем в эти тринадцать лет.