Конечно, Америка, в которую рвался «герой рабочего класса» из Ливерпуля, была особая Америка. Во всяком случае, в его представлении. Не финансового Уолл-стрита, а богемного Гринич-Виллиджа, не «жирных котов», а нэшвильских[2], не Рокфеллеров и фордов, а Армстронга и Чака Берри. «Да, я торчал в Ливерпуле, а мечтал об Америке. А как же иначе? Америка — это Леонардо да Винчи рок-н-ролла Чак Берри, Америка — это Литтл Ричард, Америка — это «Би-боп-э-Лула» и «Гуд холли, мисс Молли», Америка — это Джерри Ли Льюис. Я должен был родиться в Нью-Йорке, я должен был жить в Гринич-Виллидже. Вот где мое истинное место!»
Наивные заблуждения «стихийного социалиста»! Америки, о которой мечтал Леннон, не существовало. Вернее, она существовала как пленница и наложница другой, всеохватной Америки — чудовища Минотавра, пожирающего детей строптивых и разлагающего покладистых.
Искусство, а тем более люди искусства не независимы в Америке. Легче выделить ген наследственности из человеческого организма, чем изолировать искусство, и в первую очередь поп-искусство, от американского образа жизни. Чтобы не потеряться и не сгинуть в сто жестоких асфальтовых джунглях, надо как минимум принять его правила игры и неукоснительно их придерживаться — человек человеку волк, с волками жить — по-волчьи выть. Но эти волки не имеют ничего общего с «нэшвильскими котами». Они не соседствуют даже в многотомье старика Брема. А волчий вой так же похож на «Гуд холли, мисс Молли», как биржевые индексы Доу-Джонса на нотные знаки.
«Если ты не в состоянии побить систему, присоединяйся к ней», — гласит известная формула американских «бунтарей», переквалифицировавшихся в блудных сынов позднего периода раскаяния. Джон Леннон не смог «побить систему». Как-никак, а «Би-боп-э-Лула» все-таки не «Интернационал». Не смог он и присоединиться к ней, несмотря на миллионы долларов, несмотря на поместья в Палм-Бич, штат Флорида, и в Колд-Спринг Харбор, на Лонг-Айленде, где греют свои кости великие мира сего, несмотря даже на стада гольштинских коров, которые мычат отнюдь не «Марсельезу», и даже не «Революцию» по Джону Леннону, и даже не «йе, йе» по «битлзам». Он по-прежнему оставался инородным телом — пусть даже из драгоценного металла — для Америки «жирных котов».
Джон Леннон считал, что он должен был родиться в Нью-Йорке. Какое трагическое заблуждение! В Нью-Йорке его должны были убить. И убили. Не в богемном Гринич-Виллидже, где он мечтал жить, а в фешенебельной готической «Дакоте». И в этом тоже была своя символика. Инородное тело стало бездыханным.
Певцы и поэты — удивительные пророки. Они прозревают далекое будущее и не видят, что творится у них под носом. Они светят путеводными звездами народам, но пребывают в кромешной тьме в отношении своей собственной планиды.
В балладе «Город Нью-Йорк», написанной в 1972 году, Джон Леннон пел:
Первое сообщение об убийстве Джона Леннона ворвалось молнией-флешем на телевизионные экраны в момент трансляции футбольного матча. Это был не европейский футбол, прославивший родину «битлзов» — Ливерпуль не меньше, чем они сами. Это был американский футбол. И люди орали не «забивай!», а «убивай!», как на армейских тренировочных плацах…
Персонаж из горьковского «На дне» испортил песню, повесившись. 8 декабря 1980 года в Нью-Йорке убили песню. Небоскребная высота постиндустриальной Америки оказалась еще более жестокой, чем дно ночлежки дореволюционной России.
Presto
Гостеприимство статуи Свободы, сказавшей Леннону «Приходите!», не встретило одобрения у официальной Америки. Иммиграционные власти сказали Леннону нечто совершенно противоположное: «Уходите!» Вернее даже — «Убирайся!» В течение четырех лет Леннон и Оно вели изнурительную борьбу против насильственной депортации из Америки, таскаясь по бесчисленным и бесконечным судам и административным инстанциям. Многоликий идол превратился вдруг в «нежелательное лицо». Впрочем, словечко «вдруг» здесь не совсем уместно.
Ненависть против Леннона накапливалась под сенью статуи Свободы исподволь. Пока он пел «йе, йе», его еще терпели. Но когда он в самый разгар агрессии во Вьетнаме потребовал «дать миру шанс», то официальная Америка решила дать ему по рукам и зубам и вышвырнуть обратно в Ливерпуль, где его с распростертыми объятиями поджидала тюремная каталажка. По признанию известного «разгребателя грязи» журналиста Джека Андерсона, «попытка депортации Леннона была в действительности политической вендеттой, местью за открытую и красноречивую оппозицию войне во Вьетнаме». Далеко не случайно, что четыре года тяжбы Леннона с иммиграционными властями Соединенных Штатов приходятся как раз на «синий период» его творчества — наиболее заостренный в политическом и социальном плане, наиболее бунтарский и активный.
В конце 1975 — начале 1976 года Джон Леннон исчез с горизонта и как музыкант, и как человек. Он превратился в тех самых «Грету Хьюз и Говарда Гарбо», над которыми сам же когда-то иронизировал.
Что произошло?
Дать исчерпывающий ответ на этот вопрос не так-то просто, скорее, невозможно. Слишком уж многочисленными были причины этого второго «ухода» — уже не от «битлзов», а из искусства и активной жизни. Сам Леннон хранил молчание на сей счет или выражался весьма туманно, неопределенно, недомолвками. Так что волей-неволей многое приходится домысливать, заменяя истинное положение вещей более или менее правдоподобными догадками и допущениями.
Шум, поднятый в мировой печати, грандиозная популярность Леннона и виртуозное искусство его адвоката Леона Уайлдса помешали иммиграционным властям депортировать певца-смутьяна из Америки. Но победа над Фемидой оказалась пирровой. Что-то надломилось в Ленноне. После разочарования в «битлзах» наступило разочарование в Америке, Америке вьетнамской агрессии и «уотергейта». И Леннон затворился, «ушел».
Но стоило ли бороться с иммиграционными властями лишь для того, чтобы стать внутренним эмигрантом? Леннон отвечал, что стоило, и в качестве оправдания кивал на сына. Шон Леннон родился 9 октября 1975 года — в тот же день, что и его знаменитый отец. «Мы с ним близнецы», — говорил Леннон-старший. Иметь сына было навязчивой идеей Джона и Йоко. Врачи говорили им, что это невозможно, что частые преждевременные роды и аборты Йоко и увлечение Джона наркотиками и алкоголем подорвали их здоровье. Муж и жена совершали паломничество по всем гинекологическим светилам западного мира и даже прибегали к помощи китайской иглотерапии. Долгое время все их усилия оказывались безрезультатными, но наконец судьба смилостивилась над ними. У Джона и Йоко родился Шон.
И вот Леннон превратился в «кормящего отца». Эта не было блажью обезумевшего от счастья родителя или, во всяком случае, не только блажью. Применительно к Леннону выражение «кормящий отец» следовало воспринимать без кавычек, фигурально. В течение пяти лет — с рождения сына и почти до самой смерти — Леннон полностью отошел от всяких дел. Он нянчил ребенка, сам выпекал хлеб, делал собственноручно всю домашнюю, так называемую женскую работу. «Меня иногда спрашивали: «Хорошо, но чем вы еще (выделено Ленноном. — М. С.) занимаетесь?» — «Вы что, шутите? — отвечал я. — Дети и хлеб насущный — это вам подтвердит любая домохозяйка — требуют полной отдачи, а не работы На полставки. Приготовив обед, я чувствовал себя каким-то завоевателем и, глядя, как его уничтожали, думал про себя: господи Иисусе, разве я не заслуживаю золотого диска или звания пэра?»
2
«Жирные коты» — представители делового мира, финансирующие политические кампании. «Нэшвильские коты» — музыканты, поднимающие участие в нэшвильских музыкальных фестивалях.