Все мое внимание в Чап-Даррахе сосредоточено главным образом на сурках, но остальные обитатели не замедлили напомнить о себе в первую же ночь. Палатка дрожит под порывами ветра, и ее промерзший влажный брезент грохочет под напорами ливня, как будто он сделан из жести. В интервалах между натисками стихии вдруг послышался звук сильного камнепада на большой осыпи, ограничивающей дно долины с запада. Человек, лежащий на полу палатки, воспринимает звуки с удвоенной остротой, и каждый удар камня о камень ему кажется ближе, чем это есть в действительности. Когда я пробуждаюсь от тяжелого полусна и мне удается точно распознать отдельные звуки, я определяю, что камни срываются все чаще и все ближе к палатке. В самом деле, если немного раньше камнепад грохотал в отдаленной части склона, то теперь звуки падения приближаются ко мне. Временами можно услышать, как падающий камень скачет, разбиваясь на куски или увлекая за собой другие. И все это неуклонно приближается к тому месту, где стоит моя маленькая оранжевая палатка. Я замечаю, а затем все более убеждаюсь, что падение камней связано не только с порывами ветра и ливнем. В то же время я вспоминаю, как выбирал место для лагеря, учитывая камнепад, и снова уверяюсь, что палатка поставлена в безопасном месте. Как же тогда объяснить, почему камни падают вблизи? Явно кто-то находится наверху осыпи и при этом неосторожно двигается. Может быть, это дикое горное животное? А может быть, заблудившаяся в горах овца или коза? Второе исключалось. А человек? У меня мелькает мысль, что, может быть, мои носильщики, ночевавшие где-то в долине, испуганные ненастьем, решили вернуться ко мне и при этом сбились с пути. Но по такой погоде естественно было бы стремиться вниз, а не сюда, где силы стихии справляют настоящий шабаш. Выбираюсь из теплого спального мешка и ощупью развязываю шнуровку, стягивающую рукав у круглого входа в палатку. Брезент гремит и с трудом поддается. Снаружи кромешная тьма, ничего не видно даже вблизи.
С тусклым рассветом ветер стихает. Гул камнепада отдаляется и пропадает совсем. Осторожно вылезаю из палатки, осматриваю ближнюю осыпь. Она мертва, движения никакого. И вдруг в вышине слышится шум от сорвавшегося камня. Невооруженным глазом не видно ничего. Воспользовавшись оптическим прицелом (бинокля у меня с собой нет), замечаю какое-то движение и постепенно начинаю различать горных козлов. Насчитываю восемнадцать голов, но, видимо, ночью их было больше (впоследствии мне удается наблюдать стадо в двадцать четыре головы). Каждую ночь их движение повторяется. Ночью они паслись на дне долины, о чем утром свидетельствуют следы на мягком песчаном дне высохшего потока. Но уже около трех часов в полной тьме стадо движется поперек осыпного склона по направлению к скальным нагромождениям высоко над долиной. Расстояние значительное, о выстреле нечего и думать. Моя рабочая программа не дает мне возможности пуститься в погоню. Сурки, пищухи и крохотные полевки для меня более важный научный материал. Но я все же становлюсь обладателем ценной находки — скелета животного, видимо, погибшего под лавиной. Череп с великолепными рогами я принес к палатке.
Ваханские горные козлы принадлежат к подвиду Capra ibex sibirica, они близкие родичи европейского альпийского козла (Capra ibex ibex) и отличаются лишь более крупным корпусом и более мощными рогами, которые достигают 130 сантиметров длины. Попадаются особи и меньших размеров — как охотничьи трофеи, они не представляют особой ценности. Вдоль дороги в долине реки Аб-и-Пяндж мы видели украшенные рогами крыши домов и надгробья местных правоверных. Наши носильщики из Ишмурха предлагали купить подобные трофеи, а руководитель экспедиции получил от Екрама рога на память. Поголовье горных козлов зависит от условий жизни в различных долинах. В долине Ишмурх-Даррах, где корма явно недостаточно, их насчитываются единицы, а в Чап-Даррахе, как я уже говорил, пасется стадо в двадцать четыре головы.
Горные козлы отнюдь не единственные копытные в этой части азиатского высокогорья. Здесь также встречаются дикие бараны — о них упоминает в своих путевых заметках Марко Поло, и они даже названы его именем. Центральноазиатских (памирских) баранов тоже иногда называют баранами Марко Поло (Ovis аттоп polii). Существует 34 подвида диких баранов, но пока неясно, к которому из них принадлежат те, что живут в афганском Гиндукуше. Они же населяют близлежащий ваханский Памир, где эти животные сохранились только в долине Толаи, в охотничьих угодьях бывшего афганского короля Мохамеда Захира. Мне кажется, что рога диких баранов я видел и в ваханских деревнях, но с таким же успехом это могли быть и рога домашних баранов. Жители, правда, клялись, что этих «диких зверей» они добыли своими руками в горах. Немецкий зоолог Кульман нашел на могиле правоверного в долине Пянджа рога винторогого козла. Однако ученый сомневается в возможности существования этого вида копытных в Ваханской области.
В верховьях долины Чап-Даррах — прекрасные условия для обитания мелких земляных грызунов. В местах, где участки полынной степи граничат с осыпными склонами, поросли жимолости так густы, что под их пологом, как бы защищенные проволочной сеткой, скрываются эти маленькие зверьки. К тому же красные шарики плодов жимолости, сохранившиеся в большом количестве с прошлого года, — отличный корм для них. Лучше всего об этом свидетельствуют при обработке тушек туго наполненные желудки. Между покрытыми растительностью камнями живут высокогорные полевки рода Alticola.
Поблизости, в зарослях жимолости, привлеченные ее плодами, укрываются пищухи. Пищуха очень милый зверек, близкий родич нашего зайца, но в отличие от последнего передние и задние лапки у нее одинаковой длины, а ушные раковины короткие. Размерами и формой тела пищуха напоминает морскую свинку. Что касается окраски, то и в этом отношении ее можно сравнить с молодым зайчишкой. Пронзительный писк, издаваемый зверьком, послужил основанием для его названия.
Пищухи широко распространены в горах Азии и Северной Америки. В Афганистане я получил возможность познакомиться с пищухой вида Ochotona macrotis при отлове в горных степях Центрального Гиндукуша, вблизи озер Банд-и-Амира. Там эти грызуны жили большими колониями, так что в некоторых местах обширные участки земли были сплошь усеяны норками — словно эмментальский сыр дырками. Притаишься на минуту — из норки появляется мордочка пищухи. Но достаточно малейшего движения, и зверек исчезает с быстротой молнии. Я пытался ловить пищух, поставив мышеловку непосредственно у отверстия норы, так что, кажется, пищухе никак ее было не обойти — она проскакивала через нее, как сквозь пустоту, даже не задев механизма. Единственным действенным способом оказалось мелкокалиберное ружье, да и то, смертельно раненная, пищуха нередко успевала юркнуть между камнями и бесследно исчезнуть.
Все сведения об образе жизни и повадках пищух, почерпнутые мною в районе озер Банд-и-Амира, подтверждаются наблюдениями в долине Чап-Даррах. Основное различие в том, что высокогорная пищуха (Ochotona roylei) не выкапывает норок, а использует естественные полости среди камней, и поэтому ее намного труднее обнаружить. Кроме того, она более пуглива. Наблюдая зверьков, я убеждаюсь, до чего они нервны и боязливы. С этим связана и их манера передвигаться. Быстрыми перебежками пищуха пересекает открытое пространство и останавливается лишь в надежном укрытии с хорошим обзором. Там она застывает на месте, тщательно осматривается и, только убедившись, что вокруг ей ничто не грозит, стремительными скачками продолжает движение. При встрече с чем-нибудь неожиданным и непривычным, особенно с человеком, она быстро скрывается в расщелину между камнями, но через минуту снова осторожно появляется и начинает наблюдать источник опасности. Здешние пищухи не только умеют ловко скрываться среди камней; однажды мне удалось наблюдать, как одна из них проворно перелезла через многометровую, почти отвесную скальную плиту. Присутствие пищух легче всего обнаружить по их экскрементам, оставляемым, как правило, на плоских камнях вблизи кустарников или же прямо на мертвой осыпи, — несколько шариков вроде высохших горошин.