— Ива-а-а-н!
— Жив… — слышится снизу приглушенный голос.
Иван Урбанович в момент, когда веревка начала стягиваться на его груди, успел заметить в нескольких метрах под собой снежный уступ. Ему удалось достать из кармана нож и обрезать канат. Так он начал свою жизнь заново в мягкой постели из свежего снега.
Сход лавины, закончившийся на редкость счастливо, лишь небольшими травмами у обоих Иванов, поставил точку в попытке подняться на вершину Лунгхо — мнимую и настоящую.
После моего возвращения из Чап-Дарраха у нас начались оживленные дискуссии по поводу дальнейшей программы экспедиции. Ранее мы предполагали во второй половине августа покинуть долину Ишмурх, перебазироваться в долину Ургенд-и-Бала и уже оттуда попытаться покорить семитысячную вершину Ахез-Чиох. Сейчас, когда продукты в лагере подходят к концу, а оставшаяся часть продовольствия находится внизу, в поселке Хандуд, пустые желудки заставляют решать быстро. Всем стало ясно, что нужно либо как можно скорее спуститься и организовать переброску продовольствия, либо отказаться от перебазировки под Ахез-Чиох из Хандуда. Решение приняла за нас погода. Ненастье и так похитило у нас много драгоценного времени. Наверху, в поясе вечных снегов, все новые и новые снегопады увеличивают угрозу схода лавин. В подобной ситуации самое правильное — довершить то, что еще осталось нам в долине Ишмурх-Даррах, и не тратить силы на перебазировку. Здесь нас ожидают две вершины — Упарисина (6260 метров), где нами освоена большая часть трассы восхождения и где под западным пиком нас ждет палатка, поставленная нами еще при первой попытке восхождения, и Калайи-Панджа (6328 метров), которая, несмотря на значительную высоту, не кажется особо сложной для восхождения.
Кроме того, подобное решение разумнее с научной точки зрения. Собранные материалы достаточно полно представляют всю территорию среднего и верхнего участков двух соседствующих долин. Зато отсутствует информация о нижнем участке долины, и теперь у меня будет возможность дополнить ее исследованиями в ивовых «джунглях». Когда мы ночевали там, возвратившись из Чап-Дарраха, я наугад расставил несколько ловушек, и результат был многообещающий. Теперь я смогу провести охотничью кампанию, причем организовать ее не составит особой трудности: ведь в тайнике между камнями в роще спрятаны два тюка лагерного оборудования, спущенного из Чап-Дарраха, и я могу туда двигаться один, без носильщиков.
Пойменные «джунгли» — это совсем особый мир. На их опушке, где полоса шиповника отделяет ивовые заросли от выжженной солнцем местности, ставлю палатку. В ней еще пахнет дымом, овчиной и потом после того, как мы с носильщиком Бульбулем провели в ней прохладную ночь, спускаясь из Чап-Дарраха. Перед глазами снова возникают снежные вихри, которые застали нас наверху, в полынной степи. Здесь же — духота, окружающие конгломератовые склоны пышут жаром, как крестьянская печь, а ивы издают аромат увядающих листьев. Я углубился в гущу «джунглей», зеленая стена сомкнулась за мной, гор не видно, и мне показалось, что я где-то в Южной Моравии. Внутри лес напоминает заросли ив в затопляемых участках наших речных долин. В неожиданно густой и свежей траве и влажном мху — масса влаголюбивых бархоток из семейства Trombidiidae, которые, словно кусочки красного бархата, контрастируют с зеленью кукушкина льна. На траве между кустиками, там, где нет переувлажнения, — множество насекомых, имеющих преимущественно степной характер, например, цикад (Cicadaidea). Это лишний раз подтверждает, как многообразен в зоогеографическом отношении район Вахана. Доктор Длабола из Национального музея в Праге, который после нашего возвращения обработал коллекцию цикад, обнаружил среди них наряду с видами, описанными, например, в Анатолии и распространенными на Ближнем Востоке, также виды, известные в Монголии и Сибири.
Для моей работы описываемые «джунгли» интересны прежде всего как средоточие мелких грызунов. Чаще всего они здесь относятся к тем же видам, что и отловленные мною в разных местах высогокорья (высокогорные полевки) и вблизи селения Ишмурх (амбарные мыши). Но здесь их гораздо больше. Среди пойманных грызунов впервые попались и насекомоядные, представленные темной белозубкой. Эти твари проявляют себя подчас весьма отрицательно: по утрам я обнаруживаю, что многие зверьки, попавшие в ловушки, растерзаны или сильно обглоданы белозубкой.
Здесь же, в «джунглях», я обнаруживаю многочисленные следы стоянок местных жителей, которые приходят сюда пасти коней или собирать сучья для топлива. Они ночуют под открытым небом, среди кустарников, а на местах стоянок остаются плотно утрамбованные прогалины. Если вспомнить, что в лесу обитает масса грызунов и их паразитов, становится несомненным, что пойменные леса могут быть рассадником эпидемий. Это очень важно для моей работы, так как предполагаемые теоретические выводы получают конкретное практическое значение. Лес перестает быть удобным местом стоянки, где без особого труда можно поймать достаточное количество грызунов, их паразитов и других насекомых, а становится тем, что в научной терминологии называется потенциальным очагом инфекции. Здесь есть все условия для того, чтобы среди диких животных существовали и циркулировали болезни и чтобы они могли быть перенесены и на человека. Таким образом, здешние «джунгли» представляют собой опасность, которую пока никто не осознает, угрозу как для членов нашей экспедиции, так и для жителей Ишмурха и их домашних животных.
Всюду, где есть жизнь, на всех широтах и долготах нашей планеты, возможны подобные очаги инфекции. В них гнездятся самые тяжелые заболевания, вызываемые различными возбудителями: вирусами, бактериями, бациллами, спирохетами, грибками, некоторыми паразитическими червями. У всех этих болезней одно общее происхождение: все они — болезни диких животных, распространяемые паразитами из членистоногих — блохами, клещами и т. п. Чтобы инфекция могла существовать в природе, требуется присутствие в составе зооценоза вида-возбудителя, восприимчивого вида-хозяина и вида-паразита, способного переносить инфекцию с больного животного на здоровое. Этот круговорот возник под влиянием всей окружающей природы — его отдельные элементы являются членами целого сообщества организмов (биоценоза), — независимо от человека.
Многие очаги заболеваний существовали даже до появления человека как разумного существа. Люди и их домашние животные постепенно могут быть вовлечены в общий круговорот по той причине, что они подвергаются нападению паразитов, несущих инфекцию, или же другим путем оказываются в контакте с зараженными животными. Поэтому несколько условный термин «природные очаги заболеваний» вполне закономерен.
Сегодня эта взаимосвязь выглядит чрезвычайно простой, ясной и логичной. Пока врачи видели перед собой больного, но не имели представления о его связях с окружающей средой, не было возможности выяснить, как возникло то или иное заболевание и каким образом оно поразило человека. Теперь, когда медицина активно сотрудничает с зоологией, паразитологией, ботаникой и другими естественными науками, исчезли многие неясности и стало возможным выработать программу по охране людей и животных и по оздоровлению обширных территорий.
Ничто на свете не делается само по себе. И конечно, это относится к такой сложной проблеме, какой является изучение природных очагов заболеваний. Зачинателем этого направления явился советский ученый Е. Н. Павловский, который, работая в 30-х годах в дальневосточной тайге, установил источник вирусного воспаления мозга, которое поражало людей, осваивавших новые лесные районы.