Ранним утром 19 июля мы покинули палатку и двинулись к главной вершине. По ледяному склону поднялись с седла на гребень. По нему, то по льду, то по скалам, с мужеством отчаяния понемногу поднимались вверх. Неожиданно перед нами на гребне возникла гигантская башня, похожая на один из пиков в Татрах. Так как на нее можно было взойти, лишь преодолев отвесно поднимающийся гребень, а мы уже находились на высоте около 7500 метров, то решили избежать этого подъема и траверсировать стену башни с севера, чтобы найти более приемлемый путь по другую ее сторону. Скала оказалась страшно хрупкой, таких хрупких скал я прежде нигде не встречал. Она крошилась, как пряник. Приходилось выбирать места, сцементированные льдом. Медленно, осторожно продвигались мы по этому ненадежному пути, в результате чего потеряли много времени. Подумывали даже о том, чтобы вернуться: ведь мы не взяли с собой бивачного снаряжения. Однако, закончив траверс «башни», мы все-таки оказались на более легком участке. К вершине вел ледяной желоб с торчащими кое-где обледенелыми скальными блоками. Где по желобу, где по обрамляющему его скальному ребру мы относительно быстро добрались до осыпи под вершиной. Здесь мы развязали связки и с интервалом в двадцать метров поднялись на обширный ледяной купол вершины Тиричмира.
Панорама с вершины открывалась фантастическая! Вокруг простирался необозримый океан гор. Лишь восточную сторону горизонта затянули облака. Летний муссон в массиве Каракорума не дал сбыться нашей мечте — увидеть отсюда кашмирские восьмитысячники. Было уже пять часов вечера, и нас ожидал тяжелый спуск по той же трассе к палатке на Западном седле…»
После второй ночевки па седле, на высоте 7250 метров, дождавшись, когда мороз несколько спал, Червинка, Галфи, Шмида и Урбанович приготовились к выходу на вершину Западного Тирича, на высоту 7487 метров. Гребень, по которому двигалась четверка, можно сравнить с ледяным ножом. Приходилось вырубать ступени для шагов с каждой стороцы «лезвия». Необычайно сложная экспозиция: склоны с обеих сторон обрываются на глубину 2500–3000 метров. Гребень в среднем имеет уклон 60 градусов, но есть и участки совершенно отвесные. На такой высоте подъем, при котором ради каждого шага приходится делать не менее десяти ударов ледорубом, выматывает все силы. Длина острого гребня около 450 метров. Преодолев его, четверка вышла на плато, по которому добралась до подножия собственно пика, возвышающегося над плато еще примерно на 100 метров. Вершина пика до того остра, что отдохнуть на ней четверке победителей оказалось невозможно. Так они и сидели — верхом па острие, а под ногами темнела бездонная пропасть.
Однако нужно было спешить, чтобы до наступления темноты успеть спуститься к палатке, на отметку 7250 метров. Ночь в переполненной палатке прошла почти без сна, и после нее спуск к следующему лагерю (6500 метров) был также задачей нелегкой. Нужно было восемь раз перебросить на всю длину четырехсотметровый страховочный шнур.
После двух одержанных побед все спустились в базовый лагерь, чтобы немного восстановить силы. Но уже через неделю штурмовые высотные лагеря снова ожили: вторично покорена вершина Дир-Зом, на которую выходили наши альпинисты еще в период акклиматизации, а затем совершено первое восхождение на вершину Агхар-Зом (6230 метров). Наконец, все лагеря свернуты, и их снаряжение спущено вниз. Осталась лишь палатка на седле, на высоте 7250 метров; ее прочно закрепили на льду, чтобы она могла противостоять шквальным ветрам. Наверное, ею воспользуется японская экспедиция, которая прибыла через две недели после нас к месту слияния Нижнего и Верхнего Тиричских ледников. Японцы решили повторить наши рекорды и шаг за шагом организуют свои штурмовые лагеря на наших бывших стоянках.
В это время мы с Павлом Редлем уже находимся в Шаньяке. Это островок зелени у конца ледникового языка. Несколько раз мы ходили в базовый лагерь и возвращались обратно: носильщиков у нас нет, а для создания солидной полевой лаборатории нужно перетаскать порядочно багажа. Наша палатка стоит неподалеку от того места, где мы впервые ночевали всем караваном, когда двигались в горы. С тех пор здесь многое изменилось. Свежие стебли ревеня, которые тогда с таким наслаждением поедали наши носильщики, к этому времени высохли, как и другие травянистые растения. Единственная свежая зелень — это заросли ив и берез, рассеченные языками скальной осыпи на отдельные полосы. Местами они напоминают настоящий лес. На пнях растут трутовики, под густыми ветвями прячутся нежные млечники телесного цвета и мелкие рядовки. Среди наших микологических находок есть и пара подберезовиков, таких же крупных и душистых, как в лесах Чехословакии.
Рощицы перемежаются ковыльными лужками. Светлые шелковистые метелки постоянно колышутся при самом легком ветерке и, пронизанные лучами солнца, напоминают опустившееся на землю покрывало из тумана. Дни и ночи стоят теплые. Все дышит спокойствием. После недель, проведенных на леднике, мы словно отдыхаем в санатории. Исчезла нервозность, которая проявлялась в последние недели в излишне резком обмене мнениями. Конечно, она объяснялась усталостью и стрессом из-за длительного пребывания на высоте. Очевидно, это естественная реакция организма на определенные жизненные условия. К сожалению, в большинстве книг, рассказывающих об экспедициях и об альпинизме, об этом не упоминается, и это очень плохо. Люди в них изображаются схематичными и безликими, словно все они вышли из-под одного штампа.
С Павлом мы всегда в добром согласии. Иначе и быть не может! Мы провели вместе столько полевых работ в Чехословакии и экспедиций в горах Юго-Восточной Европы. И сюда нас привели общие интересы: в Шаньяке мы просто упиваемся зоологическими изысканиями.
И без того достаточно сложная задача расстановки ловушек здесь еще усложняется. В глубине березовых и ивовых зарослей обитателей почти нет, а по краям, где предпочитают держаться мелкие грызуны, ветви так густы и все так переплетено колючим кустарником, что мои брюки разорваны и сзади и спереди, а икры ног сплошь в кровавых царапинах. Зато результаты охоты превосходны, и мы с Павлом радуемся всякий раз, когда делаем новую запись в полевом дневнике.
Кроме полевок и серых хомяков попадаются мыши (амбарные) и насекомоядные темные белозубки тех же видов, что в Вахане, но все сообщество обитает здесь на целую тысячу метров выше. В этом убедительно проявляется южное положение нашей нынешней сферы действия. Существенные различия обнаружились позднее, в лаборатории, при детальном анализе паразитов, и эти различия — наглядный результат контакта одинаковых видов животных с разным природным окружением.
Примером могут служить паразитические черви. Так же как и в Вахане, здесь среди них отсутствуют виды, претерпевающие сложный путь развития, который в одной из своих стадий нуждается в моллюсках в качестве промежуточных хозяев. На выжженных солнцем высотах Восточного Гиндукуша моллюски не живут. Поэтому здесь невозможно обнаружить тех паразитов мелких грызунов, которые в промежуточных стадиях своего развития связаны с моллюсками. Мы также не обнаружили у грызунов ни одного глиста Тrcmatoda, а из солитеров — лишь немногие виды, развитие которых связано с насекомыми. Зато преобладают круглые глисты, не нуждающиеся в промежуточных переносчиках. В Ваханской области между ними оказалось четыре ранее неизвестных вида; были найдены новые виды и под Тиричмиром. Общими для обеих областей являются виды, распространенные в основном в предгорьях. Собственно горные виды к северу и к югу от главного хребта резко различны, каждая группа специфична только для своей области.
Выводы из всего этого, казалось бы, должны интересовать только узкий круг специалистов. Но мы все же приведем их в качестве доказательства того, как много могут подсказать науке даже ничтожные микроскопические черви.
Обнаруженные различия в паразитах — результат разницы в условиях и влияниях, испытываемых одинаковыми видами животных-хозяев на севере и на юге Восточного Гиндукуша. И не только в наше время, но прежде всего на протяжении всего долгого процесса эволюции живой природы, когда формировались отношения между ее отдельными компонентами. Различия, которые невозможно измерить никакими, даже самыми чувствительными, приборами и выразить какой-либо единицей измерения, находят свое ясное отражение в видовом составе паразитов и в их отношении к видам-хозяевам.