В честь события Анг Темба рано утром вывешивает гирлянду из символических молитвенных флажков. У моста образуется изрядная сутолока: каждый стремится поскорее оставить его позади. Шерпы пытаются установить должный порядок, но безуспешно. Беспорядок усиливается, когда некоторые начинают возвращаться за другой половиной своего груза. При встречах на мосту происходят сцепы, сходные с работой канатоходцев. В какой-то момент я насчитал па мосту тринадцать носильщиков. Толстый канат скрипит на подгнивших опорных бревнах, которые дрожат и не внушают доверия. Мост раскачивается из стороны в сторону, выгибается вверх и вниз. Необходимо как можно внимательнее следить за ногами, как можно осторожнее ступать по нижнему канату. Внизу мчится река, ренет, разбиваясь о камни. Мчится вода, и впечатление такое, будто летит и мост, и все вокруг. Анг Темба ликвидирует сутолоку на мосту по-своему: вывешивает священные флажки и на другом берегу. Наконец все благополучно перебрались, к тому же при минимальных потерях: недостает одного тюка с частью каркаса общественной па латки и одной шапки.
Через несколько недель, когда наш базовый лагерь был уже давно оборудован, шерпские почтальоны, вместе с первыми письмами принесли известие о том, что бамбуковый мост вскоре после нашей переправы оборвался под другой группой носильщиков. Что стало с людьми, наши вестники не знали. Страшно нам стало в эту минуту! Шерпы же восприняли новость по-своему: они лишь молились и молились…
Таким образом, мы оказались отрезанными течением Аруна от остального мира. К счастью, за время нашего пребывания под Макалу через реку вырос новый мост — лиановый отпрыск первого. Он построен в том месте, где река уже и стены каньона круче, так что подход к мосту еще более усложнился. И насколько он стал короче, настолько конструкция его субтильнее. Не удивительно, что при сильной качке один из носильщиков потерял равновесие и уронил тюк. К сожалению, именно в этом тюке находились геологические образцы с ребра Макалу и из верхней части долины Баруна. Жернова Аруна перемололи все коробки, и весь ценный научный материал был погребен в кипящих водах…
Итак, у бамбукового моста мы окончательно расстаемся с Аруном. Переваливаем через горный хребет и снова спускаемся — в долину реки Касува-Кхола, чтобы тотчас начать карабкаться по склонам к последним постоянным поселениям. К западу от нас остается деревня Седоа. В сущности трудно назвать деревней эти далеко одно от Другого разбросанные жилища, но все же Седоа фактически центр области. Здесь живет лама, представляющий на этой обширной территории как религиозную, так и светскую власть. В иерархию здешних лам я не вник. Последняя деревушка, у которой мы разбиваем лагерь, — Буйкин — тоже имеет своего ламу, но этот стоит на более низкой ступени и полностью подвластен ламе из Седоа.
Норбу-лама, сын Ламы из Седоа, идет с группой наших шерпов от самого Катманду как вербовщик и посредник носильщиков. Благодаря этому мы пользуемся благосклонностью его отца. Как только мы разбиваем палатки у деревни Бункин, тот с супругой приходит нас навестить. На первый взгляд — местный аристократ. Горные ботинки, спортивный костюм и длинное пальто европейского происхождения, но лицо, испещренное морщинами, и длинная седая коса типичны для истинного гималайского горца. Супруга также одета в европейское пальто из мягкого драпа когда-то модного светло-лиловатого цвета, но прежде всего ее отличают украшения — большое ожерелье и серьги, и то и другое из позолоченной меди. Бункинский лама носит на голове красивую тибетскую шапочку, но одет он в очень старый пиджак и довольно поношенное подобие тренировочных брюк. Нет ничего удивительного, что он нас обходит с осторожностью и лишь издали наблюдает наше братание с вышестоящим ламой из Седоа.
Домики Седоа построены довольно солидно: они каменные, под соломенными крышами, снаружи оштукатурены и побелены, кое-где украшены орнаментом. Лишь одно отличает их от хаток чешской деревни: у них нет окон и единственным источником света служит дверь. Переступив порог дома, сразу попадаешь в темноту. Все закопчено дымом из открытого очага, и проходит значительное время, прежде чем начинаешь различать контуры предметов. В Бункине, наоборот, домики легкой деревянной постройки, вообще не нуждающиеся в отверстиях в стенах. Даже удивительно, что жители самого высокого населенного пункта довольствуются столь легкими сооружениями.
Далеко внизу под Бункином лежит долина реки Касува-Кхола, высоко над ним — гребни гор. Где-то в этих горах — ворота к цели нашего похода, в долину Баруна. Склоны покрыты джунглями, которых еще не касалась рука человека. В предыдущие дни, двигаясь через обширные лесные массивы, мы снова и снова наталкивались на отрицательные следы человеческой деятельности. Каждая деревня дает о себе знать прежде всего уничтоженными участками леса. Обрубки деревьев с отсеченными кронами, ветви которых сохнут на земле, — благодатная пища для огня, который нередко поглощает все окружающее. Пожары длятся дни и недели, уничтожая участки леса, до которых не добрался топор. Столбы дыма днем и зарева лесных пожаров по ночам мы видели со всех сторон. После периода дождей, лишь только на гарях зазеленеет трава, они на короткое время становятся хорошими пастбищами. Однако пасти скот запрещено, чтобы лес мог восстановиться естественным путем и разрослись колючие кустарники, единственно способные противостоять животным и земледелию. По жители в свою очередь выжгут еще один участок леса — ведь это не столь уж сложная работа. На пожарище может развиться еще более тяжелый вид поражения ландшафта. Ливневые муссонные дожди разрушат почву на крутых склонах, смоют пахотный горизонт, и склоны, лишенные скрепляющей корневой системы, подвергнутся эрозии. Начнутся оползни почвенного горизонта, появятся обнаженные, незаживающие раны. Эти раны, словно светлые лишаи на зеленых склонах, безмолвно свидетельствуют о происходящем.
Бункин — важный «верстовой столб» на пути экспедиции. Здесь заканчивает свою работу с нами большинство носильщиков. Надо реорганизовать весь караван, экипировать его по-зимнему: в джунглях над Бункином мы вступим на снег, и он нас уже не отпустит. Теплые ночи на берегу Аруна остаются в области приятных воспоминаний. Шорты и легкие рубашки спрятаны в мешки — до обратного пути. Из тюка извлечен мощный бинокль, с помощью которого мы стараемся заглянуть в глубь девственного леса и распознать, где начинается сплошной снег. Анг Темба считает, что уже в лесу снег будет по пояс.
Мы стоим у ворот Больших Гималаев, и лишь недостаточное количество носильщиков мешает нам двинуться вперед как можно скорее.
Через перевал Шиптона
Река Барун, в долину которой лежит наш путь, — правый приток Аруна. Казалось бы, логичнее идти от бамбукового моста вверх по течению Аруна, к границе Тибета, к тому месту, где соединяются оба потока, и оттуда проникнуть в долину Баруна. На самом деле этот путь для нас закрыт. Река Барун обладает в целом исключительно сложными параметрами. Ее истоки находятся на высоте 5000 метров, у Верхнего Барунского ледника, а место впадения в Арун — на уровне 1150 метров. При этом протяженность реки всего несколько десятков километров. Кривая падения долины весьма неравномерна, и наиболее крутая часть приходится на последние километры перед устьем. Барун на этом отрезке мчится по неприступному каньону, и на нескольких километрах падение русла составляет 1,7 километра по высоте. На очень подробной карте, имеющейся в нашем распоряжении, плотность горизонталей в этом месте такова, что они выглядят сплошным темным пятном. Для нас преодоление каньона могло бы стать серьезным спортивным достижением, но для каравана носильщиков это неодолимое препятствие.
По этой причине мы должны обойти естественную преграду по долине соседней реки Касува-Кхола и проникнуть в долину Баруна через перевал Шиптона высотой более 4000 метров. Этим именем он обязан своему первооткрывателю Эрику Шинтону, который вместе с Э. Хиллари был одним из первых европейцев, прошедших этот путь. Местное население, однако, знает входные ворота из Малых в Большие Гималаи с незапамятных времен. Когда в конце мая исчезнет с перевала сплошной снежный покров и зазеленеют склоны под скальными утесами, двинутся по тропам через перевал пастухи из Бункина, Секедина и Седоа. Они перегоняют небольшие стада скота в отдельные места Барунской долины, где стоят летние пастушьи шалаши. Поэтому вполне оправданно местное название перевала — Барун-Ла, что означает «барунский перевал». Однако в современную литературу по альпинизму прочно вошло наименование «перевал Шиптона», поэтому это название прижилось и в нашей экспедиции.