Нежная красота орхидей (или просто их экзотичность?) воодушевила даже наших огрубевших альпинистов. Кто-то вскарабкался на высокий пень и сорвал огромный пучок, который тут же стал объектом фотографирования для всех участников экспедиции. Носильщики словно растворились в лесу. Многие залезли под вывороченные корневища и отлично устроились в этих укрытиях. Люди, живущие в постоянном контакте с природой, обладают органической способностью с нею сливаться. Лишь до поздней ночи светятся, как блуждающие огоньки, разбросанные тут и там костры, указывая, где какая группа расположилась на ночлег.
Когда спустя три месяца мы будем возвращаться через эти места, нам придется мчаться сквозь тучи мельчайшей, но зверски кровожадной мошкары из семейства Ceratopogonidae. И весь девственный лес превратится в рассадник пиявок, которые появляются с первыми муссонными ливнями. Против них клещи, которых я сейчас собираю на моих спутниках по экспедиции, — сущие невинные младенцы!
На высоте 3200 метров выходим на первый снег. Это ощущение надо пережить: шагнуть впервые на настоящий гималайский снег и отпечатать на нем следы своих ботинок! Но довольно скоро это чувство проходит. В конце концов снег как снег, ведь и в Гималаях от снега намокают ботинки и гетры. Вначале он появляется в виде изолированных пятен, немного выше это уже целые снежные языки, а далее снегом завален весь дремучий лес. Чем дальше, тем его больше. Высокий лес из старых деревьев остается внизу под нами и сменяется криволесьем и густыми зарослями рододендронов. Нелегко пробираться между их гладкими и упругими ветвями. Трудно еще и потому, что снег неравномерно покрывает нижние ветви и не видишь, на что ставишь ногу. Поднимаясь заснеженными джунглями, мы двигаемся неуверенно и то и дело проваливаемся между засыпанными снегом ветвями.
Поэтому мы принимаем решение идти по желобу — он не так зарос кустарником, правда, снежный покров в нем значительно толще. К полудню снег становится рыхлым, приходится преодолевать это месиво, идя в нем по колено, а местами и по пояс. Карабкаемся в крепких ботинках, гетрах и теплых брюках. Особенно страдают носильщики — они идут преимущественно в теннисных туфлях или босиком, имея на себе лишь трусы или узкие набедренные повязки под рубахами.
После полудня вокруг гор формируется облачность. Нас обволакивает туман, внезапные порывы ветра швыряют в лицо снежную крупу. Ухудшение погоды вызывает депрессию у носильщиков, особенно у тех, кто легко одет. В несколько взвинченном состоянии добираемся до места привала — это уже выше границы леса (согласно показаниям авиационного высотометра — около 3600 метров). Некоторые носильщики доковыляли из последних сил. Сняв поклажу, они нисколько не скрывают того, что для них поход закончился. Более выносливые садятся возле тюков на корточки, сбившись вместе, как куропатки на заснеженном поле, и ждут очередной платы. А кое-кто, сбросив багаж, просто-напросто убегает по собственным следам назад — вниз, к границе леса, где надеется укрыться, а главное, найти дрова для костра.
С нами остается лишь горстка самых отчаянных. Одни бродят неподалеку, пытаясь расчистить под скалами место для ночлега и разложить костер из свежих ветвей рододендрона. Другие, самые обессиленные, пристраиваются на ночь прямо на экспедиционных тюках. Они привалились друг к дружке, а мы набрасываем сверху полотнище от крыши кухонной палатки. Хотя атмосфера под этим пологом, наверное, не из легких, но все же она помогает скоротать морозную ночь. До утра шуршит по палаткам ледяная крупа.
За ночь фронт прошел, утро ясное. Солнце так пригревает, что под его лучами стаскиваем с себя свитеры и остаемся в одних рубашках. Вчера все тонуло в облаках. Теперь же мы можем спокойно осмотреться. Убеждаемся, что вчера в тумане, под зарядами ледяной крупы перешли орографическую границу между Малыми и Большими Гималаями.
На западе, довольно близко от нас, — скальные башни гребня, ведущего к массиву Чамланг. Самые высокие, по нашим расчетам, достигают 5000 метров. Не будь таких высот, можно было бы представить, что мы в Высоких Татрах и смотрим на гребень Натрия и дальше, до самого Сатана. Непосредственно над местом нашего привала вершина, почти доверху поросшая кустами рододендрона. Туда ведет наш дальнейший путь. Если же повернуться прямо против солнца, на восток и юго-восток, то откроется панорама ничем не затененной Яляле-Гимал — горной ступени перед восьмитысячной Канченджангой. Мы видим обледенелые северные склоны этого массива, их висячие ледники сверкают в лучах солнца, как полированные зеркала.
Ситуация с носильщиками, достигшая накануне критической точки, несколько нормализовалась. Из укрытий под скалами возле стоянки вылезают те, кто устроился там на ночлег. Один за другим появляются и скрывавшиеся в лесу. Солнечные лучи словно влили в людей новые силы и энергию, и они готовы продолжать поход. Правда, их уже не триста, как при выходе из Бункина, но и девяносто три отважных — это больше того, на что мы могли рассчитывать. Придется переходить на челночную переброску груза. Это означает, что мы будем проходить за день втрое меньше, но все же это движение вперед, а не безнадежное ожидание на одном месте, чего мы имели основание опасаться вчера.
Шерпы поднимают на утес над лагерем привязанную к шесту гирлянду молитвенных флажков — они развеваются на утреннем ветру и не замедляют оказать свое воздействие: носильщики тут же разжигают что-то вроде жертвенного огня из сухой, вырытой из-под снега травы, протяжно и жалобно, обратив лица в сторону гор, поют молитвы и затем разбрасывают во все стороны света горсти освященного риса. Теперь, когда весь необходимый ритуал соблюден, можно начинать переход через перевал Шиптона.
Вершинка над лагерем оказалась первой ступенью гигантской лестницы к седлу Тура-Ла. Лестницы, на которой трасса подъема давно превратилась в ледяной желоб. В утренние часы лед достаточно тверд, но уже к полудню превращается в мокрое месиво, в которое носильщики с тридцатикилограммовой ношей на спинах поминутно проваливаются. Каждый из них проходит этот путь три раза в оба конца. Таким образом, там, где Хиллари навешивал канаты, вырубал ступени и собственным примером воодушевлял остальных, наша босоногая бригада проходит как по обычной тропе, будто это само собой разумеется.
Седла Туру-Ла (4200 метров) и Кеке-Ла (4140 метров) — две наивысшие точки перевала Шиптона. Между ними находится западина с озером. Сейчас оно подо льдом и занесено снегом, только ровная поверхность да более темный тон снега определяют его контуры. После трудностей подъема сам выход на Кеке-Ла уже не является проблемой. Носильщики радостно приветствуют каменного идола на седловине, и каждый касается его рукой. Шерп Анг Пхурба, шедший с нашей группой, шепчет молитву и долго ищет по карманам что-нибудь, что могло бы стать приношением. Наконец находит молочную карамель из пражской кондитерской и засовывает ее между камнями. К большой радости шерпа Мирек подносит идолу красный запасной шнурок для ботинка, привязав его к верхней части изваяния. Склон, по которому мы спускаемся, принадлежит уже к Барунской долине.
Всего несколько минут мы можем видеть глубокую низину, и снова небо затягивается снежными тучами. Начинается густая метель. Вскоре мы достигаем пояса рододендронов. У верхней границы пояса они имеют печально поникшие листочки, но уже ниже на ветвях множество бутонов. И вот мы снова в лесу из причудливо искривленных пихт с длинными широкими иглами, со стволами, покрытыми мхом и лишайником. Это совсем иной мир, нежели тот, в котором мы были всего несколько дней назад над Бункином. Исчезли дубы и другие лиственные породы, остались только редко разбросанные березы. Основной фон составляют пихты и рододендроны.
На высоте 3750 метров выходим на довольно крутую поляну. Видимо, местные жители при летних переходах через перевал Шиптона используют ее для стоянки. У поляны есть собственное название — Мумбук. Здесь старшина шерпов Анг Темба останавливает движение. В густом снегопаде расчищаем в снегу площадки. Пользуясь близостью вывороченной пихты, нарубаем лапника и укладываем его на снег под палатки. К началу сумерек лагерь готов. Небо немного прояснилось, на душе — тоже. И хотя по календарю сегодня первый день весны, настроение у нас рождественское. Ледяная крупа барабанит по брезенту крыши, в палатке горит свеча и в «сенях» пахнет пихтовой хвоей…