Мой друг Анг Ками
Челночная переброска снаряжения задержала нас в Мумбуке на целых три дня — вполне достаточно, чтобы досыта насладиться этим рассадником ревматизма, холодным и сырым. Наконец двигаемся вниз по крутой заснеженной ложбине. Крутизна ее такова, что голова и плечи идущего впереди буквально у тебя под ногами. Лучше не думать о том, что будет, если кто-нибудь из носильщиков потеряет равновесие и с тридцатикилограммовым грузом полетит, словно по ледяной трассе бобслея, сбивая всех остальных.
Неделя, начавшаяся в тот день, когда мы простились с перевалом Шиптона, заканчивается у ревущих вод реки Барун на высоте 3200 метров. Долина в этом месте необычайно узкая и так глубоко врезана, что кажется, будто скалы по обеим ее сторонам опрокидываются на нас. Днище долины полностью занято течением реки, неустанно подмывающей берега, отчего склоны постоянно осыпаются. Наш берег полностью завален снегом, во многих местах лавины перекрыли русло, и река глухо урчит глубоко в снежном тоннеле. Лавины часто срывают и слой почвы, и на снегу разбросаны камни и целые острова земли, скрепленные корнями расщепленных, искореженных пихт и рододендронов. Стараемся проходить лавиноопасные места как можно быстрее.
Полдень. Снег подтаивает, и со склонов срываются небольшие лавинки, а с ними и камнепады. Одному из носильщиков камень угодил по ноге. К счастью, ранение поверхностное, хотя сначала казалось, что дело обстоит хуже.
Если взглянуть вверх по долине, то открывается симметричный треугольник вершины номер шесть. По мере нашего продвижения долина изгибается, и белый силуэт горы отодвигается в западную часть горизонта, а справа выступает курящаяся игла «нашего» Макалу. Затем долина расширяется, появляется признак речной террасы, солнце обнажило на ней пятна размокшей почвы, а по соседству, в лесу, лежит еще метровая толща снега. Мы в Пхематане, одном из мест для привалов, которыми пользуются местные жители при летних переходах в Бару некую долину. До базового лагеря под Макалу остается еще несколько дней пути, а возможно, неделя или больше. Все зависит от носильщиков — от их выносливости и терпения, от того, сколько их еще покинет нас и сколько останется.
Пхематан — место, во многих отношениях отвечающее нашим интересам. Здесь можно заложить первую научную базу и начать исследование нижней части долины Баруна. Задолго до отъезда из Праги, когда в тепле моей лаборатории мы уточняли все подробности программы исследований, мы уже знали, что определенное время научная группа должна работать отдельно от спортивного состава экспедиции. Нам было ясно, что мы должны иметь свои собственные лагерные точки, чтобы последовательно изучить всю Барунскую долину. Разумеется, основной лагерь останется центром. В план научных исследований мы включили также высотные (промежуточные) лагеря на ребре Макалу. Но кроме них нужно будет заложить три исследовательские точки под базовым лагерем и четвертую — высоко над ним, там, где кончается долина Верхнего Бару некого ледника, в непосредственном соседстве с Тибетом.
Вся научная работа лежит опять на двоих. Мой коллега — доктор Ян Калвода, геоморфолог, сотрудник Института геологии Чехословацкой академии наук. К геоморфологии его привела любовь к горам. Его участие в экспедиции значительно расширило ее тематику. Для взаимного обогащения нам надо было найти как можно больше точек соприкосновения. Думаю, что это вполне удалось. Гонза[4] — хороший товарищ и коллега, прямой, открытый, увлеченный своим делом. Это именно те качества, которые так необходимы в экспедиции. Он единственный ее участник, в прошлом уже побывавший в Непале и в своих геологических скитаниях добравшийся до Эвереста.
Первый ящик с геологическими образцами был заполнен и упакован еще в Дхаран-Базаре раньше, чем караван тронулся в путь. Следующие ящики остались как путевые вехи нашего похода: в Кхандбари, у торговца Нара Нараяна Шресты, и в одном из бун-кинских домиков. В целом — десятки килограммов образцов, весьма обычных на вид. Но результатами такой работы Яна наполнены многие специальные лаборатории.
Из лыжных палок он соорудил за нашей палаткой импровизированную фильтрующую установку с воронкой, с помощью которой процеживаем воду из реки Барун. Мы искренне радуемся, когда на фильтре остается осадок — для остальных это просто примесь, портящая вкус воды. Фильтруем мы и ветер, расставив в разных направлениях рамки с натянутой на них фильтровальной бумагой. То, что непосвященные называют пылью, для геолога — эоловые отложения, которые тщательно упаковываются и укладываются в специальное хранилище.
Моя зоологическая и паразитологическая программа состоит из тех же научных задач, что и в предыдущих экспедициях, но в то же время она, разумеется, приспособлена к особенностям непальских Гималаев и дополнена новой методикой, оправдавшейся в ходе полевых работ. Каждый отловленный экземпляр после сбора наружных паразитов помещаю в раствор детергента, очищающий шерсть от микроскопических форм некоторых паразитических клещей. Образовавшуюся пену осаждаю спиртом и после отстоя осадка сливаю раствор, а осадок помещаю в пробирку. Позднее, в лаборатории, он будет подвергнут центрифугированию и изучен под микроскопом. Новым в работе является и усиленное внимание к видам кожного грибка, которые, как предполагается, могут развиваться в шерсти или перьях животных и среди которых возможны болезнетворные виды. В ящиках у меня стерильные пробирки с ватными тампонами, которыми я обтираю тушки пойманных животных. Что ни поимка, то новая пробирка, с которой необходимо обращаться по всем правилам работы в микробиологической лаборатории.
В рамках микологических исследований собираю также образцы почвы вблизи нор мелких грызунов и в местах, где замечаю какие-либо их следы. Эти образцы в стерильных пробирках тоже будут направлены в микологические лаборатории, где в соответствующей питательной среде должны вырасти интересующие нас низшие грибы.
«За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь», — гласит старая пословица. Она приходит мне на ум всякий раз, как я открываю свою полевую книжку с перечнем всех моих задач. Это программа для целой рабочей группы, и одних рук на все явно не хватит. И однако же все «зайцы» должны быть обязательно пойманы! При составлении плана экспедиции было решено, что мне будет придан помощник-шерп. Теперь, когда закончен тяжелый переход, настал момент определить, кто же им будет.
Сидя перед палаткой-лабораторией (здесь невозможно работать под открытым небом, как в Гиндукуше), готовлю первую партию ловушек. Каждую нужно проверить после длительной переноски, когда тюки подвергались многим толчкам, а главное, наживить пастой из молотых земляных орехов с маслом. Шерп Анг Ками-младший, двоюродный брат и тезка нашего повара, подходит и останавливается поболтать. Рассматривает ловушки, пробует силу пружины, плавность спускового механизма, нюхает наживку. «Орехи очень хорошие», — констатирует он и в подтверждение слизывает немного пасты. Слово за слово, и выясняется, что Анг Ками несколько лет назад в течение целого сезона работал с группой из трех американских зоологов в Западном Непале — вначале как слуга, а затем как охотник с ружьем и ловушками для мышей.
В тот же вечер отвожу Анга Ками в сторону. Его английский язык весьма своеобразен, но при желании с ним можно договориться обо всем, в том числе и о деталях охоты на мелких грызунов и птиц, а также об их дальнейшей лабораторной обработке, о которой он не имел бы представления, если бы на самом деле не бывал в контакте со специалистами. Теоретическая часть экзамена проходит хорошо, и на другой день Анг Ками выдержал и практические испытания. Он получает рюкзак с ловушками: «Выбери сам места и постарайся поставить». Это у него выходит. Теперь остается договориться с начальником экспедиции и старшиной шерпов, после чего Анг Ками может стать, как он сам с достоинством говорит, моим ассистентом.