С уходом каравана умолк в Пхематане характерный гомон, который все прошлые недели был здесь постоянным звуковым фоном. На первой нашей базе воцаряется атмосфера исключительно научной работы. База состоит из трех палаток. В одной живем мы с Гон-юй Калводой, в другой — Анг Ками и шерпский «ассистент» геолога — Анг Намаял. Третья палатка — лабораторная. По одну сторону от нее стоят геологические ящики, по другую — мой багаж. Ящики служат одновременно лабораторными столами и стульями. Необходимо только подкладывать под себя сложенную в несколько раз подстилку — иначе за короткое время определенная часть тела сильно промерзает. Четвертое сооружение научного лагеря — кухонный шалаш из ветвей рододендрона, связанных веревками и покрытых полиэтиленовой пленкой. Вначале мы за прозрачными стенками выглядели словно в стакане. Но постепенно пленка покрылась патиной от дымящихся сырых поленьев, и образовалось уютное убежище, в котором мы с удовольствием сидим по вечерам за чашкой чая, даже когда снаружи столбик термометра опускается на пару градусов ниже нуля.
Мне не удалось выяснить значение названия Пхематан. Но для моей работы оно явно означает счастливое начало. Сразу же после того, как мы ставим на пробу первые ловушки, в них оказывается шесть экземпляров, принадлежащих к трем видам мелких земляных млекопитающих. Точно определить их можно будет только в Праге, после того как будут обработаны шкурка и череп, проведены необходимые замеры и вычислены их соотношения и индексы. Но как по размерам только что пойманных зверьков (длина тушки и хвоста, размеры ступни задней лапки, ушной раковины и уха), так и по их общему виду уже можно сказать, что полевки, обитающие на задернованных местах речной террасы, принадлежат к виду полевок сиккимских. Об их присутствии здесь свидетельствуют искривленные ходы и галереи, особенно хорошо видимые на только что освободившихся от снега участках. Большая часть входов в норки еще засыпана снегом, лишь немногие уже открыты, и тем не менее мне так везет. Рыжие крысы с хвостом такой длины, что он намного превышает длину их тела, известны под названием Rattus eha. Они попадают в ловушки, расставленные на опушке леса, где завалы из стволов образуют надежное укрытие для мелких грызунов. Над видовой принадлежностью насекомоядных землероек долго раздумываю. Скорее всего они принадлежат к виду Soriculus саиdatus.
Охотничья удача не покидает меня и в последующие дни, до предела заполненные работой. Ловушки надо наживлять, расставлять, контролировать, переставлять — этот круговорот поглощает меня настолько, что я перестаю замечать, как бежит время и как день за днем приближаются к Барунской долине первые робкие шаги весны. Но однажды этого уже нельзя не заметить и, главное, не услышать. Лес, который еще стоит под снегом после морозных дней, вдруг под лучами солнца зазвенел от птичьего гомона. Преобладают голоса синиц. Углубившись в лес, с тем чтобы записать на магнитофонную пленку птичьи голоса, я чувствую себя как в нашем лесу в начале весны. Затем начинают появляться и другие весенние приметы, и наконец под скалой на другом берегу распускается целая куртина сине-фиолетовых примул. Вне всяких сомнений, весна двинулась вверх по долине. Вслед за нею будем подниматься и мы с Гонзой.
Наша следующая научная база на высоте 3600 метров, в месте, которое горцы называют Янле. Узкая долина внезапно расступается, скальные склоны образуют широкий амфитеатр с днищем в виде обширной, с небольшими повышениями равнины. Смена всего характера ландшафта так неожиданна, как будто мы через узкие ворота вдруг попали во внутренний двор какой-то мощной скальной крепости. Гонза Калвода, правда, оценивает явление строго по-научному и дает ему геоморфологическое наименование: для него Янле — депрессия, ограниченная тектоническими трещинами.
В нижней, наиболее широкой части котловины стоит пастушья хижина. Это строение из грубо обтесанных досок (топор был здесь единственным рабочим инструментом), находящееся в плачевном состоянии. Крыша разрушена зимними бурями, пол внутри покрыт слоем льда толщиной в несколько десятков сантиметров. Зато поблизости стоят три шеста с хорошо сохранившимися священными флажками. Они в прошлом году охраняли пасшийся здесь скот и, видимо, должны призвать благословение богов и в этом году. Ведь недаром лама с помощью деревянного клише отпечатал на этот раз слова молитв на добротном суровом полотне, а не только на легких лоскутках, как обычно.
Края котловины под скальными и осыпными склонами обозначены кольцом леса. В отличие от Мумбука и Пхематана, где деревья растут на крутых склонах и должны всячески приспосабливаться к неблагоприятным условиям рельефа, здесь, на отчасти ровном рельефе, девственный лес разросся во всем своем великолепии. Ботаники отнесли бы его к категории верхней ступени тропического вечнозеленого влажного горного леса хвойно-рододендроновой формации. Но на первый взгляд это совсем другой мир, нежели «туманный лес» на южной стороне перевала Шиптона, он значительно ближе к нашему представлению о лесе — настолько, что хочется даже усомниться в справедливости научной терминологии: название «тропический» вызывает совсем иные ассоциации.
Основная древесная порода здесь — пихта. Из других хвойных здесь растут сосна, ель, лиственница, тис, можжевельник и тсуга. Примесь лиственных состоит из березы и главным образом рододендрона. Древовидные рододендроны, характерные для нижних участков склонов, с высотой приобретают форму приземистых кустарников, постепенно переходящих в субальпийский пояс, где кусты рододендрона становятся преобладающей породой.
Ярус кустарников образован родами растений, хорошо известными и у нас, но представленными другими видами: это барбарис, ежевика, таволга, кизильник, волчеягодник и другие. Высокая влажность способствует развитию эпифитов, прежде всего мхов и лишайников. Только гладкая кора рододендронов остается непокрытой ими. Тем сильнее обросли остальные деревья, особенно пихты. В здешних условиях выражение «стройна, как пихта» теряет свое значение. Стройными остаются только молодые деревца на опушке леса. Взрослые деревья — как бы немые свидетели суровости климата, ободранные, изуродованные. Каждое из них несет на себе следы сокрушительных шквальных ветров. К тому же подушки мха и завеса лишайников превращают деревья в фантастическую театральную декорацию. Мир животных, будь то мелкие млекопитающие или птицы, сосредоточен на опушке леса или в местах, где упавшие деревья образовали прогалины.
Войдя в долину Варуна, мы как бы вышли из-под влияния тропической части Азии и перешли в ее умеренный пояс, хотя главный гребень Больших Гималаев удален от нас еще на несколько десятков километров к северу. Конечно, в географии животных и растений нет таких четких границ, которые можно было бы целиком перенести со схематической карты в природу. Но, принимая во внимание перевес ряда факторов, можно все же сказать, что Барунская долина принадлежит к умеренному поясу Азии, к ее палеарктической зоне.
Гималайские фазаны
Третья точка научных исследований на пути вверх по Барунской долине — это Тадоса (3950 метров). В этом месте резко меняется направление долины и характер ее продольного профиля. Теперь это узкий проход, связывающий два различно сформированных уровня долины. По нему же проходит верхняя граница леса. Здесь не только кончается плотный пихтовый древостой (выше пихты растут лишь отдельными островками среди густых зарослей березы, рододендрона и ивы), но и существенно изменяется климат. Это подтверждается уменьшением количества эпифитов, на деревьях сохраняются только некоторые малозаметные лишайники. Общее изменение ландшафта проявляется и в ином облике гор над долиной. Вместо скальных склонов, украшенных снежными полями, — пики, покрытые шапками висячих ледников.