В южном направлении можно рассмотреть перевал Шилтона, от которого тянется череда вершин, обращенных к нам северными, почти полностью заснеженными склонами. Последний в гряде этих вершин — скальный конус прямо напротив нашего лагеря. За ним поднимается пик номер шесть (6739 метров) — с этой стороны он выглядит симметричной пирамидой, покрытой льдом и открывающей «шествие» других ледяных исполинов.
На другой стороне долины прямо над нашей базой нависает почти отвесная скальная стена. Ее крутизну усиливают широкие гладкие плоскости. Вся стена напоминает гигантскую классную доску; изгибы складок начертали на ней историю чудовищных многовековых давлений, в результате которых образовались эти горы. Они мало напоминают спокойные складки на баррандовской скале Чешского массива. Причудливый рисунок изгибов образует сложный узор, оживающий в фантазии шерпов, превращающийся в загадочных тигров и в других зверей — особенно когда низкое послеполуденное солнце освещает влажную стену и выявляется пластика каждого скального изгиба.
Падающие во многих местах тонкие нити водопадов говорят о невидимых нам снежных полях над стеной. Эти ленточки низвергающейся воды — явление периодическое. Нам они служат термометром и одновременно часами. За ночь водопад превращается в каскад ледяных сосулек, до полудня скала сбрасывает лед, около полудня появляются первые капли воды, переходящие во второй половине дня в сплошную струю.
Лишь один водопад шумит постоянно, днем и ночью. Вблизи лагеря, примерно в 50 метрах над дном долины, из тоннеля в скале вырывается горная река. Ее появление из каменных недр неожиданно и на вид даже нелогично. У шерпов на это свое объяснение: они рассказывают о ламе-отшельнике, который пробил тоннель до самого Тибета, чтобы пустить по нему воду в Барунскую долину.
Посреди нашего лагеря лежит каменный блок огромных размеров. Сила его падения была, видимо, настолько грандиозна, что отбросила его далеко от скальных стен. Он возвышается словно одинокая пирамида над морем рододендронов и других кустов. Стелющиеся растения забрались даже на его вершину, куда сейчас воткнут небольшой священный флажок в знак приветствия от каравана нашей экспедиции, стоявшего здесь на привале по пути к месту базового лагеря. Под скалой есть небольшая выемка, в ней Лиг Ками организует склад и кухню — то есть центр нашей лагерной жизни. Этот приют под скалой приходится весьма кстати: полиэтиленовая пленка, укрывавшая нашу кухню на прошлых стоянках, совсем вышла из строя от огня и дыма костров и ее пришлось выбросить.
Высотный перепад от предыдущей точки в Янле относительно невелик, но природные условия здесь во многом иные и в соответствии с этим — другие результаты отлова. После периода, богатого добычей, сейчас у нас скудные дни, несмотря на то что рельеф, казалось бы, изобилует хорошими укрытиями для мелких животных и корма тоже вполне достаточно. Землеройки и мыши остались в нижней части долины, и на следы высокогорных полевок я тоже здесь до сих пор не напал. Пока единственный пойманный вид — сиккимская полевка. Зато в виде утешения растет коллекция птиц и не менее утешительны результаты отстрела дичи из семейства фазановых — они удовлетворили бы самых требовательных охотников-спортсменов.
В Тадосе мы встретили два вида фазанов — фазана кровавого и фазана блестящего. Оба вида обитают в верхнем лесном поясе. Кровавого фазана шерпы называют по-местному «цхилме». Чешское название «кровавый» не является переводом с латинского Ithaginis crueutus, оно обусловлено прежде всего тем, что длинные красные перья на шее и груди петухов — их самое заметное и яркое украшение. Фазан кровавый живет в Гималаях в поясе 3500–4200 метров, в высокоствольном субальпийском лесу с богатым подлеском, а также встречается в островках стланика над верхней границей леса.
Особенно красив был добытый экземпляр Lophophoras impejanus, по-шерпски — «дамбе», известный в Чехословакии как фазан блестящий. Это типичный обитатель верхней части гималайских лесов, но может попадаться и выше границы леса, вплоть до высоты 4500 метров. Под обрывистыми скальными склонами стометровой высоты, на осыпных конусах, нижняя часть которых еще погребена под плотным лавинным снегом, можно наблюдать эту пернатую драгоценность величиной с годовалого тетерева, увенчанную короной павлина и переливающуюся яркими красками с металлическим отливом. На фоне ледовых вершин птица производит настолько исключительное впечатление, что испытываешь страдание оттого, что должен воспользоваться ружьем.
Анг Камп уже не однажды доказал остроту своего слуха, когда в непрекращавшемся грохоте горного потока и в завывании ветра он безошибочно распознавал другие, тихие и невнятные звуки живой природы. Так и сегодня. Мы с ним расставляем ловушки в стелющихся кустиках жимолости, растущих среди камней у нижнего края мощного осыпного конуса. В какой-то момент Анг Ками выпрямляется и замирает, а его смуглое лицо выражает крайнюю сосредоточенность. Тщетно пытаюсь понять, что могло оторвать его от работы. После минуты напряжения он произносит по-английски единственное слово: «Pheasants'» («Фазаны!») Взаимопонимание между нами установилось так прочно, что достаточно нескольких жестов, и обоим все ясно.
Пара блестящих фазанов видна в верхней части осыпного конуса, с северной стороны. Анг Ками с ружьем, крадучись и в то же время быстро (почему бы мне не признаться, что на этих высотах он бегает по горам гораздо быстрее меня!), поднимается по другой стороне конуса и скрывается чуть выше того места, где находятся птицы. Я поднимаюсь по северной стороне, с тем чтобы погнать фазанов навстречу выстрелу. Подобный маневр с большим или меньшим успехом мы применяли уже не раз.
Анг Ками исчезает тихо, как пищуха, я тоже, пригнувшись, пытаюсь взбежать на гору, не производя лишнего шума. На четырехтысячной высоте подобное гимнастическое упражнение приводит к тому, что сердце бешено стучит где-то в горле, а легкие судорожно вдыхают воздух. Не вижу ни Анга Ками, ни фазанов. По тому, как я запомнил ситуацию, я должен быть от птиц не далее чем в пятидесяти метрах. Вдруг гремит выстрел — судя по звуку, очень близко и прямо напротив меня. Над моей головой свистит дробь и с шумом пролетает самка фазана. Она переходит в планирующий полет и исчезает в долине, далеко внизу под нами.
Я пытаюсь остановить Анга Ками, но, едва я приподнимаюсь, и вижу его, стоящего на коленях с ружьем, как снова раздается выстрел. Просто невероятно, как ему удалось так скоро перезарядить ружье! Я мгновенно бросаюсь на землю. Момент тишины, и вот уже голос запыхавшегося Ками: «О’кей, саб, дамбе, дамбе!» В одной руке у него ружье, в другой — отличный экземпляр петуха блестящего фазана. В этот момент мой помощник — олицетворение восторга и энтузиазма. Он снова и снова торопливо что-то говорит и выразительно показывает, как первым выстрелом промазал, зато вторым добился успеха. Анга Ками буквально трясет при каждой возможности выстрелить из ружья, хотя бы в любую консервную банку, и сегодняшнюю охоту он будет переживать еще долго.
Готовимся к спуску. Перед этим смотрю вниз, на нашу базу. Далеко под нами вижу три цветных прямоугольника палаток и между ними — красное подвижное пятно. Человек. По высокому росту и красному рюкзаку на спине понимаю, что это Мирек Вольф. Узнает его и Анг Ками. «Доктор-саб!» — кричит он весело, палит в воздух из ружья и издает некие звуки, напоминающие тирольские «йодли». Спешим к палаткам. Обоим нам не терпится услышать вести из базового лагеря, до которого теперь не так далеко.
Беседа льется, как вода из скального тоннеля поблизости от лагеря. Великолепный экземпляр фазана послужил науке, а то, что от него осталось, сейчас вращается на вертеле (вернее, на двух стержнях, служащих для закрепления капканов) над жаркими углями из ветвей рододендрона. Снаружи, на воздухе, умеренный мороз, а под навесом скалы, в нашей «кухне», теплая атмосфера, насыщенная ароматами жареной дичи и настоящей словацкой боровички, которую Мирек принес из базового лагеря словно в предчувствии нашей идиллии.