На площадке между ледниковыми трещинами на высоте 6200 метров 6 апреля сооружен лагерь номер два. Он находится на нижнем конце уже собственно ребра, сплошь покрытого льдом и снегом. Преодоление следующего участка, до лагеря номер три, занимает целую неделю объединенных усилий. Необходимо технически обрабатывать каждый метр подъема — вырубать ступени, навешивать сотни метров страховочных канатов и укреплять их скобами во льду.
Путь с «двойки» на «тройку» проходит по ледяному лезвию ребра и через первые скальные выходы, пересекающие ребро по горизонтали на высоте 6500 метров. Преодолеть этот участок очень сложно, и мы стараемся облегчить путь шерпам тем, что навешиваем в самом трудном месте десятиметровую веревочную лестницу. Наконец достигнут второй снеговой пояс, и на нем 13 апреля собраны первые три палатки третьего штурмового лагеря. Он находится на высоте 6600 метров, в самом начале скальной части ребра, на хорошо выбранном месте. И все же перемещение вокруг палаток требует чисто альпинистского искусства: обрывистый склон под ними падает отвесно вплоть до уровня первого лагеря.
Во второй половине апреля я заканчиваю исследования в долине Варуна под базовым лагерем. Наша научная группа перебирается в базовый лагерь вслед за остальными, и на краю его появляется еще одна палатка— лаборатория. Так как дальнейших передвижений не будет, организую ее так, как положено исследовательскому рабочему месту. Но далеко не все помещается под крышей. За палаткой нашли свое место большие металлические эклекторы, в которых при постепенном высыхании почвенных образцов отделяются мельчайшие живые организмы — всякий другой механический способ для них был бы чересчур груб. Целую батарею подобных устройств меньшего размера, которые я сам смастерил из пластиковых мешочков и алюминиевой фольги, навешиваю внутри палатки, под гребень, на случай непогоды. Стеклянные пробирки, прилепленные к ним лейкопластырем, висят как сосульки и, когда ветер надувает полотнище, ритмично покачиваются, словно палатка плывет по невидимым волнам.
Только здесь, на высоте 5000 метров, я наконец нахожу грызунов — высокогорных полевок. Их родичи в Гиндукуше живут на значительно более низких высотах. В долине Варуна на высотах, где я их наверняка ожидал, попадались только сиккимские полевки (Pitymys sikkimensis) — единственный вид мелких мышеподобных млекопитающих, распространенный от пояса субальпийских лесов (3600 метров) до верхней границы альпийских лугов (4800 метров).
Ниже лагеря всего на каких-нибудь 100 метров обнаружить полевок не удается. Нижняя граница их распространения образована мощной старой мореной ледника, когда-то спускавшегося из-под вершины номер четыре. Сегодня это короткий, незначительный язык льда под восточными склонами горы. Но в период большего оледенения ледник образовал морену, подпрудившую отток из Верхнего Барунского ледника, в результате чего образовалось озеро (от него сохранилась обширная ровная поверхность неподалеку от базового лагеря). Морена безымянного ледника, игравшая когда-то роль плотины и преграждавшая путь живым организмам, и до сего дня препятствует распространению мелких грызунов: под ней кончается зона обитания обычных полевок, выше начинается мир высокогорных полевок.
Как в населенных местах скопления жилищ привлекают целый ряд мелких грызунов (их называют синантропными), так и наш базовый лагерь становится местом притяжения высокогорных полевок. На свежевыпавшем снеге я вижу цепочки их следов, связывающие нагромождения камней над лагерем с продуктовым складом в одном из отсеков общественной палатки и с шерпской кухней. Тысячи ловушек, которые за несколько недель мы расставили на широком пространстве вокруг лагеря, полны добычи и красноречиво показывают, что высокогорные полевки стянулись к лагерю так же, как перемещаются осенью мыши и полевки с полей и гумна в надворные строения и погреба наших крестьянских усадеб.
Не только наш приход обусловил такое их количество. Видимо, у многих из них не стерся рефлекс на пребывание югославской экспедиции, а еще более ранние поколения кормились около кухни японцев. И потому, стоило в этом отдаленном от всякого жилья месте появиться новой экспедиции со своим балластом отходов, как немедленно возникло явление синантропизации.
Если бы вместо периодических базовых лагерей здесь был постоянный альпинистский центр, то подобная популяция высокогорных полевок могла бы стать серьезной медико-санитарной проблемой. Но пока эти серые домовые никому не мешают. Главный врач экспедиции с любопытством следит, как мы расставляем ловушки вокруг склада, и однажды удивляет меня просьбой установить между ящиками с продуктами ловушки побольше и с сильной пружиной: «Поближе к компотам: думаю, они лучше сохранятся, если кое-кому прищемит пальцы…» Ну что ж, человек, увы, существо слабое…
Наш лагерь привлекает не только грызунов — еще более активно реагируют на наше присутствие птицы. Почти каждое утро, пока еще относительно тихо, появляются желтозобые галки и производят инспектирование ямы для отбросов, устроенной ниже лагеря. Иногда с ними прилетает лесная ворона, стайками прилетают снежные голуби, гнездящиеся в скалах под Тадосой. Однажды внезапно появился хохлатый удод. Постоянными обитателями лагеря стали певчие птички, своим поведением немного напоминающие воробьев. Они беспрестанно скачут по камням между палатками, снуют по земле и на нас не обращают внимания. При приближении человека отлетают на два-три метра и снова продолжают свою возню.
Несколько таких птичек пали жертвой охотничьего азарта нашего офицера связи Базра Гурунга. Ружье с комбинированными стволами, прибывшее вместе со мной в базовый лагерь, буквально очаровало его. Кроме того, с помощью этого оружия он, видимо, утверждает себя как мужчина. Пользуясь своим положением в экспедиции, он считает себя больше вправе рассчитывать на внимание одной из четырех шерпских женщин, нежели Анг Пхурба. Однако все его домогательства остаются безрезультатными. И вот в лагере время от времени гремят выстрелы, и Базра несет мне комок перьев, который недавно был птичкой. Не хочу касаться его качеств солдата и мужчины. Как он владеет непальским мачете — кукри, он продемонстрировал нам не раз при разделке баранов, купленных для кухни Анга Ками-старшего. Но умение пользоваться охотничьим ружьем явно не самая сильная его сторона. Мирек Вольф в связи с этим уже не раз предупреждал: «Я ведь не военный хирург». И однажды, после того как в лагере в час послеобеденного отдыха прогремел выстрел, да так неудачно, что заряд дроби рикошетом от валунов забарабанил по крыше палатки доктора Вольфа, Базра с его охотничьими забавами был выдворен за пределы лагеря. Птички, обретя покой, становятся еще более ручными, и в лагере их что ни день, то больше.
Совсем иначе ведут себя тибетские улары (Tetraogallus tibetanus): они никак не могут привыкнуть к нашему присутствию и успокоиться. На рассвете старая морена над лагерем оживает от их свиста, но достаточно малейшего движения (например, если кто-нибудь выглянет из палатки), и свист сменяется тревожным кудахтаньем, напоминающим голоса спугнутых куропаток.
В тех местах, где старая морена скреплена густым низким дерном, часто встречаются следы, оставленные этими птицами в поисках корма. Ямки глубиной в несколько сантиметров очень похожи на свежие норки мелких зверьков, что не раз вводит в заблуждение участников экспедиции. Большие участки дернины буквально разворочены. Кажется, что здесь обитает большое количество птиц. В действительности это небольшая стая, которая в период гнездования разбивается на отдельные пары. Птицы, как я уже говорил, очень пугливы, уже за несколько сот метров они реагируют на появление человека и удирают с большой скоростью по земле, взлетая лишь в крайних случаях. Убежищем им служат скальные карнизы, по которым они бегают очень ловко, или расселины в скалах, куда птицы исчезают мгновенно. Вот почему отлов их очень сложен и утомителен.
Мы с Ангом Ками снова используем тактику скрытого стрелка и гонщика, который издалека поднимает птицу и гонит ее на выстрел. Иногда меняемся ролями, но после многочасовых попыток, как правило, остаемся с пустыми руками. Первый успех достается Ангу Ками, и для меня это очень хорошо, ибо старший тезка и двоюродный брат моего напарника, он же повар экспедиции, прямо-таки свирепеет при виде нашей добычи — Sab, it’s very bad! («Господин, вы поступили очень плохо! Этих птиц никому нельзя трогать!»).