Под северо-западной стеной Макалу, в шести километрах по прямой от своего окончания, Верхний Барунский ледник принимает в себя с востока ледник Чаго. В остром углу стыка оба ледниковых языка образовали в плейстоцене мощный моренный мыс с относительно широкой, хорошо сохранившейся со всех сторон поднятой поверхностью. Этот островок спокойствия среди бушующего каменного моря, где постоянно надо быть настороже, кажется нам санаторием для нервнобольных. Здесь место первого французского штурмового лагеря (5400 метров), которое руководитель экспедиции охарактеризовал следующими словами:
«При организации первого лагеря мы использовали очень удобное место в этом безлюдном ландшафте, единственное место, где природа оказалась ласковой: на поверхности моренного вала образовался слабоволнистый рельеф с участками земли и песка, на которых сохранилось несколько клочков сухого мха».
При нашем приходе возле остатков прошлогодней растительности ярко «цвели» груды жестянок — от газовых баллончиков до банок из-под консервированных деликатесов, в том числе и советских крабов. От французских палаток остались дюралевые колышки, а от шерпских временных укрытий — стенки из камней, между которыми приютились кустики поблекших прошлогодних эдельвейсов.
Ставим две палатки — нашу и шерпов. Третья, рабочая палатка осталась в базовом лагере — мы и так немало ломали голову над тем, как свести груз до минимума. Всего в нескольких шагах от палаток стоит гурий, и отсюда открывается хороший обзор, но все соотношения смещены перспективой и не поддаются точному определению. Глубоко под нами — Верхний Барунский ледник, большей частью перекрытый осыпью. Лед обнажен лишь на отвесных стенках трещин и разломов, мерцающих вдали слегка затуманенным серебряным блеском.
Вокруг — ледяные вершины, над которыми на юго-востоке господствует расчлененный пик номер четыре. Нагромождение льда и скал соединяет его с пирамидой Барунтсе. Острые скальные формы кажутся нам не совсем гималайскими, скорее они напоминают увеличенные Альпы. Видимо, и французы воспринимали их так же, когда давали им имена на альпийский манер — Супер-Экрин и Супер-Триоле. Каждый такой пик в Европе был бы величайшей достопримечательностью, а здесь это всего лишь безымянная высота.
К северу от Барунтсе виден изгиб долины у ледяного шлема Чо-Полу, который теряется на фоне вершин Эвереста, Лхотсе и Лхотсе-Шар. Это поистине центр области, ледовое сердце Махалангур-Гимала, гор Снежного Человека.
Весь горизонт на юго-востоке занят массивом Макалу. Хотя между нами и завораживающими скальными стенами лежит язык ледника Чаго, расстояние не настолько велико, чтобы была видна главная вершина великана Макалу. Западная стена Макалу увенчана вершинами Близнецы — так назвал их в своей книге Жан Франк, и это название прочно вошло в жизнь. Франк сравнивает Близнецов с двуглавым Монбланом. От них вздымается вверх острый каменный нож — ребро, взятое второй французской экспедицией в 1972 году. С запада Макалу почти всегда как бы курится. «Французское» ребро часто бывает рубежом между ясным днем и областью тумана, что еще более подчеркивает его элегантный силуэт.
Если посмотреть из нашего лагеря на северо-восток, в сторону хребтов, граничащих с Тибетом, можно видеть над ледником Чаго седло Макалу-Ла, боковую вершину Макалу II (или Канчхунгтсе, 7640 метров) и нижнюю часть трассы восхождения первой французской экспедиции на Макалу в 1955 году. Ледник Чаго — одна из наших ближайших целей. Его ледопад кажется чуть ли не в пределах досягаемости, и сразу же за ним— пограничный гребень. Однако за ледопадом находится обширный цирк, где французы перед штурмом склонов Макалу II должны были поставить еще два промежуточных лагеря.
Под внушительными ледяными башнями ледопада Чаго обнаруживаем несколько полузамерзших озерков и между ними — прекрасную каменную пирамиду, принесенную ледником вместе с другими обломками откуда-то сверху. Но этот камень особый. Его расцветка играет всеми цветами радуги, и на скупом фоне высокогорья он кажется нам своеобразным символом — символом нашей работы, наших совместных усилий в познании живой и неживой природы.
Вечера в Верхнем Варуне ясные, но часто мы с беспокойством наблюдаем, как внизу, над базовым лагерем, сгущается облачность. На нашей же высоте по вечерам небо, как правило, чистое, только над Лхотсе и Эверестом иногда висят черные тучи — словно дымятся сопки. Вначале мы пугались, что наступает ухудшение погоды, но затем привыкли. Дымило и вечером, накануне нашего подъема к истоку Верхнего Варуна. Но уже на рассвете небо очистилось и обещало хорошую погоду.
Это утро — счастливое. Первая же попытка удачна: в ловушке, установленной в нескольких метрах от палатки, — высокогорная полевка. Это наша самая «высотная» добыча из мелких грызунов. На таких высотах до сих пор вообще поймано очень мало экземпляров, и для науки каждый новый — на вес золота. Отмечаем удачу крепким кофе и консервированными сосисками. С восходом солнца двигаемся к северу по «живым» осыпным склонам. Бесконечные осыпи и мощные поперечные хребты затрудняют ориентирование, замедляют темп нашей нетерпеливой группы. Зато мы вознаграждены панорамой противоположной стороны долины с доминирующей над ней вершиной Барунтее и ее боковыми ледопадами. На уровне пика Чо-Полу долина изгибается к северо-востоку. Перед нами открывается основной ледниковый поток, перекрытый осыпями. Ледовая масса изборождена трещинами, ощетинилась башенками и пирамидами «ледяных грешников» (nive penitente). Спускаемся с бокового гребня до уровня ледника. Отсюда, в просвете между вершиной Чо-Полу и безымянной горой высотой 7502 метра, открывается вид на близкий Лхотсе-Шар (8383 метра). Вид его южных склонов настолько фантастичен, что трудно поверить в их реальность.
Истоки Верхнего Бару некого ледника рассечены скальным гребнем. Он-то и является нашей целью, так как с него, видимо, открывается обзор всей области. На первом плане над хаотическими нагромождениями морен с осыпями вздымаются сильно выветренные скалистые утесы. Ветер бьет в них, зловеще завывая, напор его так могуч, что кажется невероятным, как оторвавшиеся блоки могут преодолевать его в своем падении. Отдохнув, оставляем в надежном месте часть продуктов и тяжелую 35-миллиметровую камеру Петра Сиротека — он присоединился к нам сегодня.
Двигаемся дальше по гребню. Осыпи чередуются с заснеженными скалами. Кажется, что вершина совсем рядом, но пока это лишь очередное повышение, за которым снова подъем. На одном уровне с нами планирует желтозобая галка, не оставляя нас даже на высоте 6000 метров. И это не единственный посланец жизни: на заснеженном гребне мы находим следы высокогорных полевок; они видны на протяжении нескольких десятков метров, а затем исчезают на склоне. Это не ошибка, не наваждение. Я хорошо знаю эти следы: в районе базового лагеря их цепочка бывала точно такой же и заканчивалась обычно у взведенной ловушки. Однако здесь, на шестикилометровой высоте, где только скалы, снег и лед, это для нас полная неожиданность.
Наконец последнее усилие — и мы на гребне. Дальше подъема нет. Сравнение с двускатной крышей, пожалуй, подошло бы здесь больше всего. Под нашими ногами на обе стороны круто падают склоны далеко к леднику. Насколько протянулся этот гребень? Под неистовым ветром, дующим прямо в лицо, он кажется бесконечным. Но внезапно оказывается, что ступать больше некуда: перед нами примерно в десяти — пятнадцати метрах нагромождение покрытых снегом скал с каменным гурием. Это точка 6140 метров. Двадцать лет назад здесь стоял Хиллари, и его, как и нас в эти минуты, привел в восторг открывшийся перед ним вид. Вся высочайшая часть мира — от Эвереста до Макалу — видна отсюда. Открывается новая панорама Тибетской стороны, и, не будь мы связаны временем, могли бы дойти и туда. Глубоко внизу белеет наивысшая часть Верхнего Барунского ледника. Отсюда это ровная, освещенная солнцем поверхность, пронизанная черными жилами трещин. Где-то там Хиллари боролся за жизнь Мак-Фарлана, и битва едва не кончилась поражением.
Быстро, пока позволяет погода, ухудшающаяся с каждой минутой, фотографируем панораму и добавляем камней к гурию, сложенному, очевидно, новозеландской экспедицией. Морозные вихри, от которых стынут руки и ноги, вынуждают нас покинуть вершину, вспоминая о которой Хиллари спустя год после взятия Эвереста сказал: «То, что я увидел оттуда, превзошло все наши ожидания…»