К западу от основания ребра стоят две скальные башни. С трех сторон их обтекает ледник, формирующийся на юго-западной стене Макалу. С четвертой стороны зияет пропасть глубиной более 1000 метров. Передняя башня довольно тонкая и заостренная, задняя — более мощная и высокая, с тупым верхом, покрытым осыпью. Здесь, на высоте 5950 метров, стоит наш первый штурмовой лагерь — «единичка». Скальные башни похожи на крепостные укрепления неприступного средневекового замка. Их надо брать штурмом в тысячу метров по вертикали.
Первая часть подъема проходит по башне, ближней к леднику. Примерно на половине ее высоты начинается траверс своеобразной скальной трубы. По ней нужно подняться к седлу между обеими башнями — но как? Внизу, у начала подъема, укреплена солидная эмалированная табличка с надписью: «Вход в трубу и подъем по ней строго воспрещается!» Не знаю, какой трубе в Чехословакии принадлежала эта табличка, но подобная шутка — наглядное доказательство того, что большая высота над уровнем моря вовсе не притупляет чувство юмора. Табличка особенно нравится шерпам, которые никогда не забывают, проходя мимо, старательно очистить ее от снега. Видимо, они принимают ее за некое европейское подобие их священных флажков.
Подъем по обрывистым и гладким скальным плитам над трубой выводит прямо на небольшую, покрытую щебнем плоскость, на которой стоят палатки «единички». Нигде ни следа высших растений, только лед и скалы с пятнами лишайников, единственного проявления жизни. Может ли тут вообще существовать пищуха? Не является ли упомянутая «молоденькая йети» лишь плодом воображения радиошутников?
«Единичка» пуста, ее сторож — ворон неохотно отлетает при нашем появлении. По состоянию лагеря видно, что штурм вершины происходит уже где-то в верхней части ребра. Значение «единички» явно уже не то, она стала лишь транзитным пунктом, и недалек день, когда она будет ликвидирована. Такое впечатление больше всего создается состоянием самого крупного «объекта» лагеря — типовой палатки «бедуин». Словно последний ее обитатель наскоро собрался и покинул ее, оставив после себя кучу ненужных вещей.
Между разбросанными предметами снаряжения — обрывки газетной бумаги. Это остаток газет с датой нашего вылета из Праги! Есть в них и информация о нашей экспедиции, полная громких слов о геройстве. Сглаженный стандартный журналистский стиль, воспринимаемый читателями в утреннем трамвае или дома, за вечерним кофе, как нечто привычное и само собой разумеющееся, здесь, в контрасте с гималайской действительностью, вызывает невольную усмешку.
Среди хаоса, царящего внутри палатки, меня в первую очередь интересует радиопередатчик и состояние его батарей. Признаюсь, я ожидал большего от осмотра передней части палатки — «сеней», где помещается лагерная кухня. На плитке — котелок с остатками горохового супа, вокруг стоят миски, так, как их оставили последние обитатели. В банке с недоеденным компотом вместо жидкости — ледяное «сало». Вход нельзя закрыть на «молнию», потому что ветер нанес сюда целый сугроб снега. Поверхность его ничем не нарушена, ничто не говорит о том, чтобы среди остатков еды хозяйничала пищуха.
Перед палаткой сложена из камней низкая стенка — для защиты от напора ветра. Около нее несколько картонных коробок с продуктами, не поместившихся в палатке. Внимание! К одной из коробок ведут следы, а внутри… визитная карточка! Помет пищухи, похожий на горошины, и отметины ее зубов на разорванной обертке от шоколада. Итак, все-таки!
Выглядит все это весьма обнадеживающе. Можно ожидать и прямой встречи с пищухой, которая и происходит буквально через несколько минут после того, как я разместился в одной из штурмовых палаток — «дуге». Надо же, чтобы как раз в этот момент я оказался «не у дел», а просто шел к краю нашего пятачка отдать дань физиологической потребности и заодно взглянуть на уходящие вниз склоны! Ружье, конечно, осталось в палатке. Пищуха, привыкшая к тому, что лагерь уже долгое время пустует, на какое-то мгновение оцепенела. Но лишь до той минуты, когда я двинулся с места.
С этого момента началось трехдневное ожидание. Условия оптимальные. «Единичка» затихла, Анг Ками меня покинул — ушел в другой лагерь помогать перебрасывать снаряжение. Я один. Но на сей раз это не робинзонада, как было при походе за сурками в ваханском Гиндукуше. Три раза в день включаю радиостанцию, и сквозь треск и писк в эфире я в курсе всего, что происходит в экспедиции — от базового лагеря до высотной «пятерки». В основном это технические переговоры, связанные с направлением движения людей и снаряжения между лагерями. Часто в переговорах повторяются сведения о новых снегопадах, морозе и особенно о необычайно сильном и холодном ветре, который грозит обморожением, а внутри палатки не дает уснуть, грохоча по стенкам. Эти данные передаются в микрофон приглушенными, с придыханием, голосами — свидетельство усталости, которая все нарастает по мере подъема.
Мирек Вольф не только опытный врач и альпинист, но и отличный психолог. Каждый день с наступлением сумерек, когда движение на ребре останавливается из-за усилившегося мороза и весь мир ограничен полотняными стенками палатки, он запускает в эфир веселую программу. Начавшись скромно, с песенки, записанной на магнитофонную ленту, она выросла в специальную передачу — «Культурная программа для ребра Макалу».
Каждый день в предвечерние часы слышатся магнитофонные позывные: «Пока мы живы, все о’кей!» (рефрен песенки «Фермер Билл»). Далее следует программа легкой и классической музыки. Ее запускают в эфир те, кто в данный момент находится в базовом лагере. Программа располагает своей картотекой, организуются передачи по заявкам слушателей, и вряд ли какая-нибудь радиоредакция имеет столь благодарных слушателей, как те, что сейчас находятся в высотных лагерях на ребре Макалу. Студия разместилась в общественной палатке, частым гостем программы бывает старшина наших шерпов Анг Темба, и стоит посмотреть, какую радость доставляет ему происходящее. Музыка — допинг, намного превосходящий любое лекарство, а главное, его не смог бы запретить даже самый строгий из олимпийских судей.
Площадка, на которой стоит «единичка», сплошь обложена ловушками. Сто пятьдесят маленьких — для полевок и двадцать больших, предназначенных для пищух, превратили лагерь в минное поле. Два раза в день заботливо обхожу ловушки, очищаю их от снега, обновляю наживку из смеси масла и молотых земляных орехов. В промежутках долгие часы сижу в ожидании. Пищухи вообще не охотники лезть в петлю, и здесь они, конечно, не явятся исключением. Поэтому жду до изнеможения, скрючившись за камнями, с ружьем на взводе. Играю с пищухой в прятки. К сожалению, здесь невозможно выбрать точку, откуда был бы виден весь лагерь: мешают камни и особенно палатки. Поэтому приходится постоянно менять позицию (у меня их две-три), а когда я это делаю, то неизменно нахожу совсем свежие следы как раз на том месте, которое до этого было от меня закрыто.
Иногда видимость снижается до минимума, и лагерь тонет во мгле. Стоит проясниться, как я немедленно делаю обход, словно лесник, по своему участку, в котором могу сделать неполных сто ш; гов, из них тридцать — по льду. Но пищуха продолжает свои шутки, иногда граничащие с дерзостью.
Просыпаюсь рано, еще затемно, чтобы с рассветом быть уже на посту с ружьем. При свете карманного фонарика растапливаю в «сенях» палатки лед и готовлю чай. Добавляю таким образом немного тепла, за ночь выдутого ледяным ветром. Кто не пробовал сам этого делать, тот не поверит, как много нужно времени, чтобы в мороз приготовить чай из льда на небольшом примусе. Наконец все готово, и я на несколько минут покидаю палатку.