В небе над другой стороной Вислы был виден привязной аэростат. Немецких истребителей не было. Наша авиация уже давно испарилась. Только на следующее утро один немецкий истребитель попытался приблизиться к аэростату, но был отогнан сотнями русских зениток и другими видами оружия.
Тем временем резко похолодало. 17 февраля мы лежали в только что вырытых траншеях в лесистой местности перед железнодорожной линией Грауденц — Кёниц. Русские продвигались через лес. К северу и к югу от нас они вышли к железной дороге. До этого мы держались стойко. Но потом на нас обрушились залпы захваченных русскими немецких реактивных минометов. Мощные взрывы их крупнокалиберных снарядов заставляли трястись неподвижную, промерзшую землю.
Прижавшись к стенкам траншей, мы ожидали окончания обстрела, лишь бы только прекратилась эта адская музыка. Однако, несмотря на огонь реактивных минометов, который оказывал на наши войска сильное деморализующее воздействие, противник наступал нерешительно. Держать его на расстоянии прицельным огнем стрелкового оружия оказалось легко. В очередной раз мой штурмовой автомат с диоптрическим прицелом доказал свою боевую ценность.
На следующий день отрезок железнодорожной линии, проходивший через наш участок, был оставлен. Мы отступали по мосту, который был приготовлен к подрыву. Он был переброшен через искусственную выемку. Никто не знал, кто должен был взорвать мост и когда и откуда это будет делаться. Так что надо было спускаться на 25 метров в эту выемку, а потом выкарабкиваться из нее на другой стороне. Я не стал себя утруждать и, чувствуя себя невероятно смелым, перебежал по мосту. Конечно, оказавшись на другой стороне, я осознал свое безрассудство.
В следующей деревне был короткий привал. Наглым образом наш отдых был прерван в тот момент, когда из стога сена простучала автоматная очередь и двое наших людей упали, сраженные пулями. С небольшого расстояния я видел, как один унтер-офицер открыл огонь из своего штурмового автомата, после чего из стога выполз русский. Очевидно, он попытался бежать. Унтер-офицер начал стрелять снова, и вероломный поступок был отомщен.
Через несколько дней капитан Вильд перевел меня в свой штаб, если его еще можно было так называть. Но он, безусловно, хотел для меня перемены в лучшую сторону или немного поберечь, потому что я действительно был последним офицером, остававшимся там после 14 января. Во всяком случае, это не имело для меня большого значения, я просто носился на ногах с места на место. Командовал ли я десятью солдатами своей роты, или помогал капитану командовать батальоном из 50 человек, в этом не было существенной разницы. Мы отошли еще дальше. На узкой проселочной дороге, которая проходила по полю в середине леса, мы находились в 20 километрах к югу от Прейсиш-Штаргард и в 60 километрах от побережья Балтики в Данциге.
24 февраля капитан Вильд отмечал свой тридцать пятый день рождения. Унтер-офицер полевой кухни не забыл его. Он принес торт в дом лесника, в котором мы отдыхали. Во время отступления торт был испечен только наполовину, но он достал его только после того, как накормил нас жареной свининой, и уже никто не хотел есть. Сидя в брошенном доме, на обитом бархатом дедовском стуле, принадлежавшем леснику, я положил ноги на стоявшее напротив меня кожаное кресло. Меня охватило чувство сильной усталости. Через какое-то время я был разбужен взрывом противопехотной мины. Было два часа ночи. Должно быть, на нее наступил вражеский разведчик. «Какого черта, — подумал я, — противник никогда не атакует ночью». Больше меня ничего не беспокоило. Я хотел спать. «Пошли вы все…!» Такими были мои полусонные мысли.
На равнине, сразу за лесом, батальон занял широкую полосу обороны. Мы могли держаться только в ключевых пунктах. Утром 26 февраля мы отбили атаку русского подразделения, проводившего разведку боем. После этого противник остановился. Было заметно, что русские нуждались в передышке. Они остались в лесу, готовясь к очередной атаке. Благодаря этому у нас появилась надежда на несколько дней отдыха. Неожиданно исчез снег. Его поглотило теплое мартовское солнце, и над потемневшими полями подул мягкий ветерок. На лугах стали появляться первые ростки зелени. Моим воображением завладела иллюзия пробуждавшейся жизни. Свое зимнее обмундирование мы сдали в тыл.