Отдохнув немного, он прошел в свою комнату, снова запер дверь на ключ, словно решив навсегда покончить с миром, жившим в тех комнатах, и обессиленный, ко всему навсегда равнодушный, лег на постель ничком и устало закрыл глаза... Легкий ветерок, как холодные, осторожные пальцы, мягко скользил по лбу и волосам, шевелил на столе бумажку, сонно колыхал в окне занавеску. За окном, на ветке акации, чирикала птичка, и несся откуда-то издалека гул городской жизни. Логинов прислушивался к этому гулу, и ему казалось, что он слышит глухой шум приближающейся к нему вечности, и он чувствовал себя жутко-одиноким, стоя на грани между жизнью и смертью...
V.
В комнату, шлепая по полу босыми ногами, вошла кухарка Фекла со стаканом молока и сдобными булками на подносе. Приоткрыв глаза, Логинов видел, как она поставила на стол поднос, взглянула в его сторону и приняв его за мертвого, испуганно перекрестилась. Он усмехнулся и не открывая глаз, тихо сказал:
-- Я еще не умер, Фекла... но молоко я больше не буду пить... не нужно...
Старуха еще больше испугалась, опять перекрестилась, и с подносом в руках торопливо зашлепала ногами и скрылась за дверью. И тотчас же в передней послышался ее громкий шепот:
-- И -- и, батюшка, Федор Иванович, совсем плох... гляди, и до ночи недотянет... Молока, вишь, уже не хочет, "не надо уже", говорит... Пойди, пойди, батюшка, погляди-ко...
Дверь тихо скрипнула, кто-то с минуту стоял на пороге, видимо колеблясь -- войти, или не войти, и решительно крякнув, зашагал широкими, громкими шагами к постели. Логинов поднялся и сел. Перед ним стоял товарищ по университету, приват-доцент Федор Иванович Красов, здоровый малый, с красными щеками, из которых, казалось, сейчас брызнет кровь, с щегольской острой бородкой, в красивой черной паре, словно он только что сошел с кафедры и сюда приехал прямо с лекции.
-- Здравствуйте, голубчик Логинов! -- говорил он неестественно громким, деланно веселым голосом: -- А вы, я вижу, совсем молодцом! Выздоравливайте, выздоравливайте поскорей!.. Без вас, право, в университете как будто пусто и холодно, и студенты скучают по вас!..
Логинов нетерпеливо морщился, пока тот энергично тряс его руку, и с досадой думал: "и этот лжет, как и доктор, как и все... Ведь, только что сказала ему Фекла, что до ночи, пожалуй, недотяну, и он видит это, и все-таки лжет... Как они все противны и ничтожны!.." Он лег головой на подушку и слушал Красова с закрытыми глазами. Тот, присев к нему на постель, торопливо рассказывал, и по этой торопливости Логинов видел, что он хочет заглушить в себе неприятное, трусливое чувство, вызываемое в нем близостью умирающего человека.
-- Ваше последнее открытие в области химии, -- говорил Красов, поглаживая ладонями свои колени, -- вызвало заграницей целую бурю восторгов, похвал и изумления!.. У меня с собой есть несколько немецких и французских газет с отзывами о вашем труде. Хотите, голубчик, я вам прочту?..
И не дожидаясь согласия, он вытащил из бокового кармана сюртука сложенную вчетверо газету, развернул её и стал читать по-немецки что-то длинное и, как казалось Логинову, бессмысленное и скучное. "Химия!" -- думал с досадой Логинов: "куда тут к черту химия! Почему, зачем химия?.." Уже больше двух месяцев он не посещал университета, не занимался ни там, в лаборатории, ни дома, и за все два месяца ни разу не вспомнил ни об университете, ни о химии, весь поглощенный -- сначала своей болезнью и семейной неурядицей, потом -- тихим ожиданием смерти. И теперь -- университет, наука, газетные отзывы, лекции -- все это казалось ему чуждым, диким, нелепым, каким-то бессмысленным уличным гамом, ворвавшимся в его комнату и нарушившим тишину его последних, страшно-важных, неизмеримо огромных по своей значительности минут. Ему хотелось крикнуть, прогнать этого отвратительного человека с его самодовольной физиономией и немецкими газетами, увидеть на его лице испуг, ужас, недоумение, заставить его замолчать, съежиться и трусливо уйти за дверь. Но раздражение проходило, Логинов успокаивался и равнодушно думал: "все равно", -- переставая слушать Красова и погружаясь в тихое, дремотное забытье. Очнувшись, он прислушивался к тому, что говорил Красов, громко и монотонно рассказывавший об университетских делах, о каких-то политических событиях, -- и Логинову казалось, что все то, о чем говорил Красов, совершается где-то далеко внизу и что он сам уже поднялся над всем этим на неизмеримую высоту и подымется еще выше. И от того, что он смотрел на все как бы с птичьего полета, люди и все дела человеческие казались ему такими же маленькими и ничтожными, как муравьи и их возня в жалком муравейнике.