Митя хотел отсидеться у Вовки до отбоя, но в укреплении вместо бронетранспортера стоял танк, а метрах в десяти от него трещал разгорающийся костер, над которым трудились чижики-танкисты.
На вопрос Мити, куда делся бронетранспортер, танкисты ответили, что «бэтээры» сняли с охраны на сопровождение какого-то генерала.
«Везет же Вовке! Ездит себе, генеральский паек жрет! Никто его не трогает».
До отбоя он просидел за баней, глядя на разгорающийся тысячами огней город. Далекие звуки напоминали летний вечер дома, когда открыта балконная дверь, штора ерзает по полу от сквозняка, а с улицы вплывают обрывки музыки, лай собак, возбужденные человеческие голоса. «До приказа осталось три дня. Он станет черпаком, служба пойдет на убыль, и жизнь изменится к лучшему».
На следующий день Генку выписали. Кардиограмма показала, что он здоров как бык, и лейтенант, возивший его в дивизию, приказал ему вытряхиваться из санчасти за сорок пять секунд.
Митя, весь день махавший на канаве ломом, узнал от дневального о Генке только вечером. Услышал он и о том, что Генка в роту идти не собирается, а болтается где-то около офицерского городка голодный и ждет, когда ему вынесут кусок хлеба и банку рыбных консервов.
А ночью поднялась температура. Он проснулся от озноба, колотящего тело, и залез с головой под одеяло, но так и не смог согреться и был вынужден попросить ребят позвать фельдшера. Ему всадили сразу два укола, и через полчаса он почувствовал себя как в луже, а перед глазами плавали липкие пятна сна. Если бы не мочевой пузырь, он мог бы проспать сутки.
Первое, что услышал Митя, когда проснулся, Колин голос: «Раз-два! Раз-два!» В коридоре чижики водили швабрами по полу под счет.
Коля презрительно глянул на Митю: «Шлангуешь, Шлем. Дошлангуешься! Иди по краю, не дай бог, наследишь — всю санчасть мыть заставлю». Ненависть вскипела мгновенно и захлестнула горло, не давая дышать. Митя повернулся и пошел на Колю. «Над больными издеваешься, сволочь!» Коля оторопел и, когда Митя стал его душить, сначала даже не сопротивлялся.
Его схватили за руки, стали оттаскивать, но он вывернулся и дважды пнул Колю в живот. Коля согнулся и рухнул на пол. Он пришел в себя, когда под нос ему сунули ватку с нашатырем. Мите тоже подносили резко пахнущую вату, но он так сильно закричал: «Не надо!», что от него отступились.
Кто-то сбегал за начальником. Капитан первым завел в свой кабинет Митю.
— Что произошло?
— Не будет издеваться, — ярость прошла, Митя раскис и испугался.
— Исхаков! — позвал капитан Колю. — Ты почему над молодыми издеваешься?
— Никто над ним не издевался. Псих! Его в сумасшедший дом надо, а не в санчасть. — Коля потирал шею и морщился от боли.
— Товарищ солдат! — Капитан покраснел. — Чтобы я вас больше не видел в санчасти! С сегодняшнего дня вы занимаетесь дезинфекцией сортиров! Все! Шагом марш!
Когда дверь за Колей закрылась, капитан мрачно сказал:
— Хорошо, что среди двадцати дураков нашелся один умный, сбегал за мной. А ты ведь, парень, чуть его не задушил. — («Интересно, какое чмо сбегало за капитаном?») — В санчасти я тебя больше оставлять не могу, а то ты мне весь личный состав передушишь. С утра, после завтрака, шагай в подразделение и старайся не попадаться на глаза Исхакову.
Митя вышел на улицу покурить. Руки дрожали, и он никак не мог зажечь спичку. Постепенно серый хаос перед глазами стал оформляться в штаб, склад, дизельную.
На этот раз он победил, но какой ценой! В санчасть — нельзя, во взвод — нельзя, никуда нельзя, хоть в петлю лезь! И все-таки он победил!
Он увидел, как в дверь штаба вошел высокий парень в новеньком «хэбэ» и начищенных сапогах. «Штабная крыса! Новые, со склада взял, а какому-нибудь молодому не достанется. Высокий, здоровый, в штабе штаны протирает, а другие загибаются». Митя подумал еще, что солдат чем-то напоминал Генку. «Того, наверное, сейчас гоняют в роте или таскается по горам с автоматом».
Он докурил сигарету и уставился на темный проем штабных дверей, куда уже однажды так опрометчиво зашагнул.
Длинный опять появился в дверях и быстро зашагал в Митину сторону, видимо, на продовольственный склад.
Он узнал Генку только метров с пяти, настолько изменила его новенькая ушитая форма и панама с загнутыми вверх полями, как у заправского дедушки.