— Поехали, — процедил Горов, чиркая спичкой. — Каждый по затяжке, а вы, чижики, учитесь, пока до вас дойдет.
Горов сильно втянул в себя дым вместе с воздухом, Косяк пошел по кругу. Передавали осторожно, держа сигарету почти вертикально, чтобы горящая анаша не выпала. Митя опять ощутил сильное першение в горле, но сдержался. После второй затяжки с воздухом, как научили, в голове зазвенело, накатила теплая волна тошноты, и он подумал, что, слава богу, косяк быстро закончился.
Черпаки с любопытством смотрели на молодых, ждали, что с ними будет. Вовка сидел как ни в чем не бывало, только глаза слегка покраснели, Митя чувствовал себя скверно, но старался не подавать виду.
— В первый раз никогда не действует, — прохрипел длинный, высохший, как мумия, Барановский.
— Я, когда меня первый раз обдолбили, никакого кайфа не мог поймать, зато потом все пошло как по маслу, — засмеялся Кабалов.
Все закивали, захихикали, пошли воспоминания о том, как «чуть не залетели», «здорово обдолбились». Митя надсадно улыбался, а сам боялся, как бы не стошнило, и думал о том, как часто придется курить эту штуку.
Скоро солнце растеклось по небу лопнувшим желтком, и все заторопились в палатку поваляться перед ужином.
Митя с Вовкой тащились позади всех, поднимая ногами красную от заката пыль. На них сгрузили весь инструмент.
— Ну как? — спросил Митя.
— Не знаю. Я ничего не почувствовал, — ответил Вовка, пожимая свободным от лопат плечом.
— А меня здорово потащило, только тошнит.
День кончался. Из палаток доносился хохот и мат. Мимо них пылили орущие песни роты, внизу, в городе, мерцали островки огней, а их время все еще отсчитывало полдень самого длинного первого дня.
На ужин давали клейстер — разваренные в котлах картофельные хлопья. Его никто не брал, и повара грозились, что больше ужин варить не будут. Горов приказал набрать чаю и клейстер — «нехай чижики съедят» — и дуть в палатку, потому что сопровождение придет через час, а на ужине все равно никого не будет — все в кино.
В палатке все было вверх дном. На табурете у входа чадила «летучая мышь», а рядом на ящике из-под снарядов, зарывшись головой в шинели, спал Кадчиков.
Вовка подошел к нему и, раздвинув полы шинели, истошно заорал:
— Душманы! Тревога!
Кадчиков подскочил на месте и дико вытаращился на Вовку. Тот засмеялся.
— Ах ты, гнида, поспать не даешь!
— Ладно тебе, — Митя попытался успокоить Кадчикова. — Дневальный, а спишь как суслик.
— И будешь спать вечным сном, — добавил Вовка.
— Тут и без душманов будешь спать вечным сном. Вон что натворили! Весь вечер лежали на кроватях и кидались друг в друга чем попало.
— Это они обкурились, ты не переживай, — успокоил его Митя.
— Они обкурились, а нам убираться!
— А нам и так убираться, пока молодежь не придет; вздохнуть не дадут, вот увидите.
— А когда сюда молодых привозят? — оживился Кадчиков.
— Я слышал, весенний призыв после карантина где-то в конце июня. Мы к тому времени загнемся.
— Не загнемся, если будем поровну делить. — Митя прислушался к стрекотанию проектора. — Кроме нас — еще двое молодых сержантов, да молодых нашего взвода трое. Считай, треть взвода.
Проектор поперхнулся и замолк.
— Пленка порвалась, — констатировал Вовка. — Пошли лучше кино смотреть, а как жить — завтра поглядим.
— Фергана запретил. Сказал, что мы заступаем в вечный наряд по взводу до прихода молодых.
— Права не имеет, сволочь! — разволновался Вовка.
— Иди поищи свое право, — язвительно предложил Кадчиков.
— Раз так, плевать я хотел на запреты! — Вовка яростно откинул полог.
— Слушай, Кадчиков, по уставу ведь нельзя!
— Наивный, — усмехнулся Кадчиков. — Ты за полгода службы видел хоть раз, чтобы все делалось по уставу?
Митя не ответил. Он надел шинель и, захватив еще одну для Вовки, вышел из палатки.
На склоне горы тускло светился экран полкового кинотеатра, состоящего из врытых в землю столбов с маскировочной сеткой, скамеек да маленькой кинобудки, притулившейся на выступе скалы. Старая, заезженная пленка все время рвалась, и тут же поднимался яростный свист.
Митя вовнутрь войти не решился, а, пристроившись около столба, принялся выискивать глазами Вовку, но разглядеть его в темноте среди десятков голов было невозможно. «Черт с ним, пусть мерзнет!» — зло подумал Митя и стал смотреть на экран.