Митя смотрел на телевизионный калейдоскоп лиц и плохо понимал, что происходит на экране. Он вспоминал большую двухметровую елку, каждый год появляющуюся в квартире у деда, с огромными разноцветными шарами, которые таинственно светились и покачивались в темноте на вздрагивающих ветках, а с веток мягко сыпались на пол высохшие иголки. Он вставал с постели и босыми ногами топал к елке, когда все еще спали — очень хотелось взять подарок, спрятанный за ватным Дедом Морозом. Было темно, завороженный и испуганный мерцанием шаров и шелестом иголок, он стоял и переминался с ноги на ногу, чувствуя, как по щиколоткам гуляет холодок, не решался подойти поближе. Ему чудилась среди веток ведьма с костлявыми скрюченными руками, и как только он подойдет ближе — она схватит его. Когда он представлял себе сгорбленную старуху с горящими глазами и огромным носом, холодок поднимался вверх, и он с воплем бежал в бабушкину комнату, где стояла деревянная самодельная кровать. Бабушка вскакивала с постели и прижимала его маленькое щуплое тельце к своему, большому и горячему, гладила по голове и, шумно дыша, шептала в ухо: «Что ты, родной? Что ты, маленький? Не бойся, бабушка с тобой, она тебя никому в обиду не даст. Спи, мое солнышко, спи, мой ласковый». Она укладывала его в кровать, накрывала теплым одеялом и долго сидела на краешке, гладила волосы и пела колыбельную — длинную нескончаемую песню, от которой закрывались глаза и приятная дремота охватывала тело. Он никак не мог вспомнить слов колыбельной, но ее большое горячее тело он помнил и даже тогда, когда стоял в черном тесном костюме у бабушкиного гроба, не верил, что ее тело может быть другим: застывшим, втиснутым в узкий, обшитый тряпкой ящик, и он не плакал; все плакали, даже отец украдкой вытирал уголки глаз, а он — нет; и когда мягкие комья посыпались на крышку, ему почудился шелест облетающей хвои.
Генка растолкал его. Утренний свет заливал комнату. Трещал невыключенный телевизор. Проснувшиеся мухи кружились над остатками новогоднего ужина. Капитан спал, уткнувшись носом в подушку.
Они выключили телевизор и на цыпочках вышли, плотно прикрыв за собой дверь.
«Лучше в штабе доспим, — предложил Генка. — Еще проснется — заставит убираться, а так Козлова пошлем».
Серега спал за столом, подложив под голову пустой вещмешок. Генка рассмеялся.
— Смотри, — он поднял с пола два пустых пакета из-под кишмишовки. — До чего оборзел — нализался без нас! — Он не удержался и дал Козлову подзатыльник: — Вставай, скотина, алканавт проклятый!
Козлов поднялся, хлопая глазами:
— Виноват, с Новым годом. — От него за версту несло перегаром.
Генка пару раз ударил в живот.
— Совсем бояться перестал, служба медом показалась!
Козлов тут же протрезвел.
— Да я что! Да это не я! Когда вы ушли, приперся Гриша из техчасти, залез в шкаф и увидел кишмишовку: «Давай да давай отметим Новый год». Он обещал два пакета принести.
— А почему ты позволяешь по шкафам у замполита лазать? — Митя тоже не удержался, дал Козлову по шее.
Козлов захныкал:
— Да я что, я не позволял. Он — черпак, а я — чижик.
В общем, как ни крути, а продолжать праздник было не с чем. Генка пообещал Козлову, что тот еще долго будет расплачиваться за свои грехи, и пошел искать выпивку.
Четыре дня писарей никто не трогал. Офицеры гуляли, и штаб вымер. Митя начинал маяться. Погода опять испортилась: полил бесконечный, нагоняющий дремоту дождь. Он шел целые сутки и в конце концов пробил крышу и закапал замполиту на стол; пришлось срочно заклеивать набрякший потолок плакатами, призывающими крепить воинскую дисциплину и хорошо нести службу, но это мало помогло — мутные капли упрямо просачивались сквозь толстый слой бумаги и долбили столешницу, разбрасывая по кабинету брызги.
Генка выполнил свое обещание насчет расплаты. Третьего вечером, когда дождь немного поослаб, он вызвал Козлова в коридор и о чем-то с ним пошептался, потом вернулся в кабинет, вытащил из-за шкафа автомат и вручил его Сереге: «Держи, только в крайнем случае. Если что, мы ничего не знаем, сам пошел».
«Опять на дело подрядил, — подумал Митя, заставляя себя вчитываться в статью из „Коммуниста Вооруженных Сил“. — Раньше хоть без оружия обходилось».
Только ночью, ложась спать, он вспомнил о Козлове: «Куда ты его услал?» Генка многозначительно хмыкнул: «Он знает». Митя повернулся на бок и уснул.