— Засыпались! — голос у Генки дрожал. — Царандой повязал.
Страх тут же передался Мите. «Если начнут копать, нам всем конец».
В руке у Козлова плясала сигарета. Генка подтолкнул его:
— Не шугайся раньше времени. Что-нибудь придумаем. Расскажи лучше, как засыпались.
Козлов глубокими затяжками докурил сигарету, приложился к банке с водой — слышно было, как зубы стучат о стекло, — и только потом начал срывающимся голосом:
— Добрались нормально. Гриша открыл дверь — все нормально. Там почти ничего… вся техника убрана, барахло, мелочь. Мы скидали, и тут — машина. Мы думали, они мимо, а она… я выглянул — царандоевцы прямо к дукану прут. Мы — ходу, они — «дрешт» и стрелять поверх. Гриша бросил все в канаву, и я тоже, автоматы зарядили. Они подошли: «Кто, откуда?» Боятся против автоматов. Гриша врать стал, что мы из рембата, они нас отпустили, ну а мы по переулкам ходу. А они потом уже увидели дукан и то, что в канаве, и снова за нами. Ну, покрутились мы вокруг — чуть не сдохли! Потом все-таки ушли. — Козлов прикурил новую сигарету.
— Барахло, значит, бросили? — спросил Генка.
— Может, за ним вернуться надо было? — Козлов скривил губы.
— Надо было удирать, а не останавливаться, или отстреливаться.
— Ага, так Царандой пришибет, а так через трибунал вышку дадут.
— Ушли ведь, мозги пудришь! — Генка спохватился: — И вообще, заткнись, чмо драное, чижик недорезанный. Почему сидишь, когда с дедушкой разговариваешь?
— Да пошел ты! — огрызнулся Козлов. — Дедушка нашелся! На полгода больше меня прослужил! Как идти, так живот у него заболел!
Генка вцепился в воротник художника.
— Ты меня лучше не трогай! Мне теперь терять нечего! — прошипел Козлов.
— Оборзел совсем! — заорал Генка. — Оба против меня, да? — Он весь затрясся и выбежал, саданув дверь так, что она затрещала.
Козлов долго сидел, тупо уставившись на дверь, потом соскочил и стал ходить из угла в угол, что-то бормоча себе под нос и совершенно не замечая Митю.
«Свихнуться можно, какая жизнь пошла — вся наперекосяк! Сидел тихо-мирно, барабанил на машинке, нет, связался с этой сволочью. Знал, что мразь, нет, влез, продался по дешевке за джинсы, сейчас будешь пять лет расхлебывать. Козлов расколется, если на него насядут, всех заложит. Скажет, что все ходили. Почему он один отвечать должен? По роже видно, что расскажет». Митя заперся в кабинете замполита и улегся на стулья. Как-то не верилось, что все так кончится. «Было темно, лиц они не разглядели, да и потом, они сказали, что из рембата. Убежали, в конце концов».
Козлов сидел при свете, уронив голову на стол: весь пол был усыпан изжеванными, раздавленными окурками. Генка не появлялся, наверное, спал у финансиста. Искать его Митя не собирался — взял котелок и отправился на завтрак вместо Козлова.
Страх проходил. Все было как обычно: в солдатской столовой стоял невообразимый шум от ругани на нескольких языках, бегали чижики с тяжелыми бачками, пахло гречкой и кофе.
Офицеры не торопились на завтрак. В столовой было прохладно и пустынно. Повар-узбек, увидев Митю с котелками, замахал руками: «Уходи, уходи, комиссар, потом придешь. Никто не покушал». Митя пролепетал, что ему пока ничего не надо, он хотел просто здесь подождать, но повар снова на него замахал: «Уходи, на кухне нельзя посторонним». Митя сделал вид, что уходит, а сам, улучив момент, когда повар разорался на нерасторопных официантов, шмыгнул за занавеску в закуток, где хранились всякие бачки, тарелки, черпаки. Ему во что бы то ни стало надо было услышать, о чем говорят офицеры.
Все начальство — командир и его заместители — ели в отдельной комнате, им готовили получше. Митя сидел в полумраке, упираясь ногами в кастрюли, и глотал слюни от заползающего запаха жареной картошки.
Он узнавал их по голосам. Командир говорил размеренно, тихо, веско. Замполит вылезал со своим высоким, петушиным голосом, все время показывая, что он второй человек после командира и что его приказ — это все! Остальные не высовывались, пели хором. Говорили о ерунде: кого на какие работы послать, причем каждый требовал народу побольше. Митя вспомнил, что сегодня суббота, день хозработ. Об их деле не было ни слова. Значит, никто не нашел. «Клюнули на рембат, Черномазые! Идите, ищите!»
Он не стал дожидаться конца завтрака, побежал в штаб. «Пусть Козлов сам за хавкой ходит — нечего развращать чижиков!»
Художник сидел в той же позе.
— Не спи! — проорал ему на ухо Митя. — Никто не знает, никто вас не заложил. — Козлов поднял голову — все лицо у него было в красных пятнах.