Вовка больше не появлялся. «Значит, все в порядке, — решил Митя. — Нашел монеты, вернулся во взвод». Как там во взводе? Сейчас, во время отправок, многие приходили в кабинет за характеристиками, но никто из дембелей его взвода не показывался. Не хотели или стеснялись идти на поклон к тому, над кем издевались каких-нибудь полгода назад? Он бы им простил, и Шафарову тоже, не они же придумали все это. Они только поступали точно так же, как в свое время поступали с ними. Слабые люди? Не смогли, не захотели забыть о своих обидах? Один Коля смог, сейчас, наверное, учится ходить. Митя представил себе, как Коля хватается за спинки кроватей в палате и двигает по полу тяжелые, непослушные, не свои ноги.
О взводе он замполиту даже не заикался. «После проверки, после того, как уедут дембеля». Он понимал, что замполит скорей всего заставит искать замену, а Генка покрутит пальцем у виска и назовет его круглым идиотом — перед дембелем искать пулю на свою голову.
Иногда, когда работа была закончена и впереди ждал ужин с болтовней о гражданке, чтение свежих газеток под ярким светом электрических лампочек, мягкие стулья за непродуваемыми стеклами, желание попасть во взвод исчезало и хотелось жить как живется. Но когда утром его совершенно безжалостно расталкивали и заваливали горой бумажек, которые вчера были никому не нужны, он свирепел и, выбивая фразы о бдительности и дисциплинированности советских воинов, яростно думал: «Сразу после проверки уйду! Я им не ишак, чтобы так пахать!»
Наконец все было готово, даже жухлая трава перед штабом выкрашена в ярко-зеленый молодой цвет, и писаря могли улечься на свои столы и стулья и наконец-то выспаться по-человечески.
Мите было лень подшивать свежий подворотничок. Он блаженно вытянул ноги на стуле и сквозь дрему подумал, что успеет завтра — все равно с подъема не приедут, и что опять не написал матери…
В дверь барабанили отчаянно, но Митя не хотел просыпаться. Он лежал до тех пор, пока Козлов не склонился над ним и не шепнул: «Замполит!»
В комнате, кроме замполита, сидели Лукасик, Денисенко и все батальонное начальство. Генка ежился за столом комсомольца, почесывался и надсадно кашлял от сигаретного дыма.
— Вот, главный писарюга проснулся, — сказал замполит. — Садись, печатай.
«Господи, неужели нельзя было подождать до утра с бумажкой! Хотя, судя по их рожам, что-то случилось».
Замполит положил перед Митей листок бумаги в клетку, вырванный из тетради. На нем корявым почерком со множеством ошибок было написано письмо.
— Это же письмо! — удивился Митя.
— Правильно, письмо, — кивнул замполит. — Вот ты его и напечатай в четырех экземплярах, а мы его к делу приобщим.
Замполит посмотрел на Генку: «Сходи в санчасть, узнай, отправили Гурамишвили в госпиталь или нет».
Строки спросонья расплывались перед глазами, да и почерк у автора был не из лучших, но Митя заставил себя проснуться и бойко застучал по клавишам: «Здравствуйте, мать, отец, сестры, братья. Примите домой меня в железном ящике. Таким я уродился, таким и умру, как белый ледник превращусь в грязный сель, и пусть бог не осудит меня за то, что я стал рабом порошка, и нет мне другой жизни. Зачем нужен вам такой в доме, который ни мотыгу, ни ложку поднять не сможет. Не хочу быть вашим позором и валяться в больницах со всякими подонками, загибаясь, просить дозу. Хочу умереть человеком. Пусть мой прадед прожил сто лет и умер человеком, а я прожил двадцать и тоже умру человеком, а вы забудьте мое имя, похороните вместе с железным ящиком, а вы, братья и сестры, нарожайте отцу с матерью внуков, чтобы они были вместо меня, но не говорите им, что был у них такой дядя, который сдох в чужой стране. Не хочу, чтобы вы видели меня таким, а потому прощайте. Ваш Гога».
— Чем он себя? — спросил Митя, вынимая листки из машинки.
— Из автомата себя порешил, подонок! — зло ответил Денисенко. — Расстреливать таких надо!
— Да, будто специально подгадал к проверке, — задумчиво сказал Лукасик, расхаживая по кабинету.
— Повезло нам с этим Гогой. — Замполит помолчал немного и добавил: — Не дай бог, помрет.
Прибежал Генка.
— Ну как?
— Начмед вернулся из госпиталя, сказал, что рана тяжелая, но не смертельная, должен выжить.
— Как только выживет, я его лично за самострел под трибунал отдам — в тюрьме быстро человеком станет, — замполит направился к двери. — Всем спать. Завтра на разводе — чистые, бритые, а писарей во время проверки я чтобы в штабе не видел, дуйте по своим подразделениям. Все, я пошел докладывать о ЧП.