Взошло солнце. Митя долго сидел под ним и никак не мог согреться. Когда прошелестела первая пуля, он даже не понял, что происходит. Вторая пуля выбила верхний камень укрепления. Митя прыгнул за стенку и, приладив автомат в бойницу, дал наугад короткую очередь. Оттуда ответили: из стенки посыпались крошки. «Метко бьют, гады! Хорошо, что мы стенку переложили». Проснулись старики и пошли палить из всех бойниц короткими и длинными очередями. Потом все стихло, и в этой оглушающей неожиданной тишине раздался голос Горова: «Кончайте стрелять, все равно пальцем в небо попадете».
В кишлаке было тихо. Минут через пять вылез Шафаров и так сладко зевнул, что сразу захотелось спать. «Все, обломали нас духи. Хотел бы я посмотреть на того дурака, который после такой утренней зарядки…» — Шафаров не договорил — над его головой прошли пули, расплескав камни на гребне. Он пригнулся и на четвереньках заполз назад.
Они просидели так несколько часов. Стоило только кому-нибудь высунуться, как начиналась стрельба, и пули щелкали по камням укрепления. Митя маялся на солнцепеке, обливаясь потом, и страдал от непрекращающейся боли в животе, а остальные сидели под пологом и время от времени орали, что эта баня им надоела и пора прищучить духов «вертушками». Пыряев на их пост идти побоялся, но из-за гребня прокричал, что наведет на кишлак минометчиков, а «вертушек» пока свободных нет — все на операции.
Минометы действительно заработали очень скоро, и, хотя из-за зелени увидеть, куда попадают мины, было невозможно, духи скоро успокоились.
— Ура, мужики! Душманы ушли! Вылезай на белый свет! — из укрепления выбрался Горов и завертелся в дикой пляске, высоко подбрасывая панаму. — Молодые, бегом готовить завтрак и обед одновременно. Хочу жрать, жрать, жрать!
Митя поплелся к вещмешку, где лежала тушенка. Горов остановил его:
— Ты, Шлем, ходишь, словно в штаны наложил. Посмотри-ка мне в глаза, — Горов дотронулся рукой до Митиного лба. — Живот болит?
— Болит.
— А понос есть?
Митя утвердительно кивнул:
— Температура вчера поднялась, а понос уже третий день.
— И ты молчал три дня! А если по твоей милости мы теперь заболеем желтухой или дизером? Да знаешь, что за такие вещи делают?
— Я хотел как лучше, думал, пройдет.
— Ладно, — Горов хлопнул Митю по плечу. — Ты парень крепкий, не нюнишь, но сказать надо было. Пойдешь с Кадчиковым и Маляевым на броню и покажешься врачу. Если он тебя там оставит, не дрыгайся, на гору не лазь.
— А как же вы тут без меня?
— Справимся. Я думаю, Москвич один может пошуршать, не такая уж это трудная работа — на посту стоять.
Спускался Митя с горы долго, хотя Москвич с Кадчиковым поддерживали его, ноги стали ватными и плохо слушались, кружилась голова, в глазах плавали красные и черные круги. В нескольких метрах от санитарной машины его вырвало.
Из машины по лесенке спустился лейтенант, тот самый, что читал им лекцию перед нарядом по столовой. Лейтенант похудел и загорел до черноты.
— Отпустите! Что вы его держите? — Москвич с Кадчиковым отошли в сторону и стали ждать.
Митя описал лейтенанту симптомы своей болезни.
— Та-ак, — протянул лейтенант и скрылся за марлевым пологом машины. Он вернулся с пустой банкой. — Помочись сюда, и потом я хочу посмотреть твой кал.
Митя отошел подальше от машины.
Лейтенант велел ему сидеть на скамейке рядом с машиной, а сам подошел к Маляеву с Кадчиковым и поговорил с ними. Те помахали ему и пошли на кухню получать обед. Митя увидел со спины неуклюжую фигуру Маляева, волочащего по земле ноги, и ему снова стало его жалко. «Замордуют его совсем без меня». Лейтенант подошел к Мите и сел рядом:
— У тебя, друг мой, судя по внешним признакам, тиф. — Сердце у Мити прыгнуло. — Но ты сильно не расстраивайся. Брюшной тиф здесь, как у нас — насморк. Полежишь в госпитале, отъешься, будешь на человека похож. — Лейтенант поднялся. — Сиди здесь и жди. Вертолет уже вызван. Поможешь мне с одним парнишкой — он лежачий, с малярией. А направление в госпиталь я тебе выпишу.
Митя прислонился головой к нагретому металлическому боку фургона и закрыл глаза. «Вот все и кончилось. Не надо больше стрелять. Ребята говорили, что с тифом или отправляют в Союз, или дают отпуск на два месяца. Если я сюда и вернусь, то уже черпаком, все легче будет. Служба пойдет как по маслу. Вот тебе, Сергеи Палыч, и служба: не знаешь, где найдешь, где потеряешь».
В небе застрекотали «вертушки». Появился лейтенант.
— Беги скорей, чего сидишь?
Митя соскочил.
— Давай автомат, — лейтенант протянул руку.
— Зачем?
— В госпиталь с автоматом полетишь? — Лейтенант засмеялся. — Давай, давай, не бойся. Я его твоему взводному отдам.
Митя сунул в руку лейтенанту автомат и побежал к садящемуся на песчаную береговую полосу вертолету. Он вскарабкался по трапу и втянул за собой поданные носилки с солдатом-мальчишкой; тот мотал головой, беспрестанно облизывал губы и бормотал что-то бессвязное.
Вертолетчик захлопнул люк, и земля стала быстро падать вместе с рекой, бронегруппой, горами, а потом поплыла, поплыла в сторону, оставляя все за дымкой облаков. Только сейчас, в вертолете, он понял, как чертовски устал от минутной пробежки и как хочется лечь… Потом вертолет завис, и Митя, выглянув в иллюминатор, увидел стоящие ровными рядами корпуса госпиталя. К садящемуся вертолету катился коробок санитарной машины. «Так быстро!» — удивился он.
— Направление есть? — Врач мял ему бока холодными твердыми пальцами.
Митя вспомнил, что лейтенант хотел выписать направление, но никакой бумажки он ему не давал.
— Ладно, примем без направления. Одевайся. — Врач сел к столу заполнять бумаги. Писал он долго, аккуратно подклеивал листочки, что-то чертил карандашом. В кабинете было прохладно, чисто, хорошо, без мух и пыли. На минуту он даже забыл, что сидит в кабинете военврача. «Все как на гражданке. Мирно, тихо. Сидит — пишет».
— Воин! — Дверь открылась. Вошел парень в пижаме с красной повязкой на рукаве. — Отведешь его в третий корпус, сдашь дежурной медсестре. — Врач отдал парню исписанные листочки. — У меня будешь лечиться, — сказал он Мите на прощание. — Я тебя за две недели на ноги поставлю.
Мите совсем не хотелось становиться на ноги за две недели. Он рассчитывал поваляться в госпитале подольше, и не здесь, а где-нибудь в Союзе, но вслух об этом говорить не стал, а только решил «косить» до конца, пока не выкинут.
Парень в пижаме, шлепая тапочками, проводил его по аккуратно выложенным дорожкам в корпус, такой же, как у них в полку модуль, только в каждом втором окне — по кондиционеру.
Митя вступил в темноту коридора, идущего через весь корпус. В центре сиял полукруг света от лампы на столе медсестры. Он настолько отвык от домов и линолеума под ногами, что корпус показался ему по-дворцовому огромным.
Халат медсестры был настолько ослепителен для него, отвыкшего от всего белого и чистого, что он невольно зажмурился.
— Что вы жмуритесь, как кот? — Сестра улыбнулась ему. — Сейчас мы вас положим, потерпите.
Впервые за всю службу с ним разговаривали так ласково, и голова закружилась от тонкого, едва уловимого запаха духов.
— Пойдемте. — Девушка встала и пошла, слегка покачивая бедрами, и Митя поплелся за ней, всем телом ощущая щенячий восторг от того, что попал в этот рай.
В палате были свободны две крайние койки. Медсестра сказала, что принесет пижаму, и ушла, а Митя так и остался стоять рядом с койкой — он боялся прикоснуться к постельному белью.
На него с любопытством смотрели. По возрасту лежащих в палате Митя понял, что попал к офицерам.
— Откуда такой красивый, солдат? — спросил усатый офицер.