Город возник неожиданно: по обеим сторонам дороги пошли вдруг сады, лачужки, сладко запахло дымом и гнилью, донеслись рыдающие звуки музыки. Митя с Кадчиковым завертели головами. Направо в мясных лавках на крючьях висели истекающие соком мясные туши, около них вились рои жирных блестящих мух. Налево мерцали за стеклом в глубине магазина сотни часов. Направо на вешалках пузырились яркие платья, налево мальчишка с тележкой хрустально звенел стаканами: «Ау, ау! Сладкий вода!» Налево, среди истлевших досок, сияли японские магнитолы, и хозяин-бородач в чалме размахивал руками и что-то им орал.
Голова закружилась, как в детстве, на карусели, когда он катался на лошадке в яблоках. Хромой дядька подмигивал ему из будки и включал карусель. Все начинало вокруг вертеться: дядька, деревья, ворота, разгоняясь все быстрее и быстрее: дядька, деревья, ворота, сливаясь в сплошную разноцветную полосу: дядькадеревьяворота. Его подташнивало, он зажмуривался, вжимался в деревянную лошадиную спину и дрожал от страха, что карусель никогда не остановится.
Мимо мелькнул перекресток, на нем — «бээмпэшка», регулировщики в касках, пережидающие колонну машины.
Надрываясь от натуги, завыли моторы. Выбравшись из города, дорога вильнула и полезла в горы.
К вечеру измученная серпантином, пылью и жарой колонна выбралась на плато и рассыпалась по нему, образуя железные геометрические фигуры на горных подошвах, ощерилась во все стороны пулеметами и пушками.
Каждая машина выставляла на ночь по часовому. Разговоры об украденных часовых, казавшиеся раньше болтовней, закрутились в голове, когда ночь мгновенно накрыла землю. Темнота была так густа, что казалось, ткни пальцем, и он увязнет. Люди, вжавшись телами в колеса машин, напряженно прислушивались к шорохам и вздохам темноты, нервными влажными пальцами трогали предохранители и спусковые крючки.
Митя смотрел на звезды. Спиной он ощущал уходящее тепло моторов. С другой стороны «бэтээра» разгребал камешки Кадчиков. Он беспрестанно зевал и передергивался.
Незнакомые звезды мерцали в глубоком небесном колодце.
«Здравствуй милая моя, дорогая мамочка!
Вот и послали нас в командировку недалеко от Ашхабада. Машина в город ходит, правда, редко, конверты у меня кончились, и у ребят ни у кого нет. Так что не сердись на меня, писать буду редко.
Со всеми ребятами во взводе я познакомился. У меня теперь много друзей. Насчет еды ты не волнуйся, кормимся концентратами, каждый день дают сгущенку и масло за то, что мы работаем в поле. Живем в палатках, но при здешней жаре, пожалуй, и их не надо. Помнишь, в учебке я все время мерз, ты тогда еще приезжала, привозила шерстяные носки, свитер? Здесь мы работаем в одних трусах.
Ты пиши мне почаще, я потом приеду и все прочитаю…»
— Шеломов, ты ничего не слышишь? — Кадчиков схватил Митю за рукав.
— Нет.
— Да послушай! — Кадчиков сжал руку, заставляя прислушаться.
Откуда-то издалека, со стороны прицепившихся к горам кустарников, плыл едва слышный, затухающий вой.
— Ну и слух у тебя, Кадчиков, — прошептал Митя. — Шакалы воют, а ты шугаешься!
— Зашугаешься тут! Долго им, что ли, колонну вырезать!
— Кончай трепаться. Если сам боишься, так других не пугай.
— Это я-то боюсь? — Кадчиков круто развернулся и сердито зашагал от бронетранспортера.
«Идиот! — подумал Митя. — Я же видел, как он боится».
«…отвлекаешься от всего, и потом, служить легче, знаешь, что где-то есть родной дом и дней через пятьсот ты в него вернешься.
Прости, мамочка, мне пора…» «Свинство, конечно, то конверта нет, то бумаги, то дергают в разные стороны, даже домой черкнуть некогда».
Лязгнули люки, заурчали остывшие за ночь моторы. Мимо Мити, разбрызгивая воду из котелка, пробежал Вовка, на лице — грязные разводы.
По дороге пополз танк, толкая перед собой на длинной сцепке многотонный каток с шипами. Митя не отрываясь следил за медленно ползущей железной махиной: «Долбанет или не долбанет?» Сзади подошел Коля, покопал Митю по плечу:
— Как дела, Митрий?
— Спать охота.
— Ничего, когда выедем на дорогу, подремлете в «бэтээре».
Митя кивнул на танк:
— Много машин рвется?
— Рейд на рейд не приходится. В нашем взводе еще никто не долбанулся, считай, что везет. А бывают такие штучки, что каток отрывается.
Призывно затрещали рации, раздались команды, и, окутавшись дымом, колонна заревела, тронулась с места.
Дремалось в «бэтээре» хорошо. Мешала только струящаяся в люки пыль, да на ухабах тело подпрыгивало и съезжало с матраса, но вскоре сон одолел эти неудобства, и все провалилось в небытие.
Митя проснулся от ощущения, что его сейчас бросят в реку. «Бэтээр» с черепашьей скоростью полз по бревенчатому мосту, а внизу кипел, перекатывался по камням бурный поток.
Кадчиков скреб ложкой банку тушенки. Впереди, на командирском месте, дремал Горов, из люка свисали ноги Шафарова в поседевших от пыли башмаках.
— Проснулся, — усмехнулся Шафаров. — Пока ты спал, всю колонну перебили, только шесть машин осталось. — Он съездил носком ботинка Кадчикову по уху: —Ты у меня еще потрясись, чмо!
Коля, не отрываясь от дороги, процедил сквозь сигарету:
— Два взвода послали обеспечить проход в узком месте. Встанем по обочинам и будем охранять дорогу, пока не пройдет колонна.
— А, понятно. — Митя подумал, что, пожалуй, два взвода маловато для такого ответственного дела, лучше уж в колонне; и невольно потрогал пристегнутый к автомату магазин.
По обочинам шла плотная стена зелени, через которую пробирались рваные змейки тумана. Их «бэтээр» был замыкающим.
Шафаров спрыгнул вовнутрь и потянул за ручку люк.
— Не надо! — остановил его Горов. Он пересел с командирского места за пулеметы, повернул башню влево, припал к окулярам.
Хвост идущего впереди бронетранспортера скрылся за поворотом. Митя увидел, как впереди мелькнуло светящееся пятно.
— Ходу, ходу! — заорал Горов, бешено вертя ручки, разворачивая башню в другую сторону.
Коля вдавил педаль газа, машина взревела и дернулась. Митя почувствовал, как чудовищная сила вдавила его в борт, прогибая, кажется, и броню. В голове что-то лопнуло и зазвенело, в глазах поплыли круги. Машина наполнялась едким, обжигающим дымом.
Горов, матерясь, давил на кнопки электроспуска; пулеметы прорывались сквозь глухоту булькающими звуками. Надвинулось искаженное бледное лицо Шафарова. Открывая боковой люк, он наступил Мите на руку.
От боли в руке он пришел в себя. Голова Кадчикова уже торчала снаружи «бэтээра», он, захлебываясь, кричал что-то нечленораздельное.
— Бери Колю! — прошипел на ухо Шафаров. Еще не понимая, зачем нужно брать Колю, Митя схватил его под мышки. У Коли было иссиня-бледное лицо, усыпанное бисером пота. Мите показалось, что он не дышит. Шафаров возился под рулем, пытаясь взять Колю за ноги.
— Быстрей! — не отрываясь от окуляров, прорычал Горов. Он бил короткими очередями, чуть водя башней.
Митя увидел, как Шафаров вытащил изрытые ожогами черные ноги с приставшими кусочками ткани, обутые в бесформенные черные комки вместо ботинок. Митя вывалился из люка, прижимая онемевшими руками Колю к себе.
Выстрелы расплавили уши. Они положили Колю на землю и прижались к колесам. Митя передернул затвор и, не прицеливаясь, спрятав голову под руки, выпустил пару длинных очередей. Он давил на крючок, но автомат замолчал. Митя посмотрел на Шафарова, тот, будто видя кого-то в кустах, прицеливался и посылал короткие плевочки очередей, поднимая вылетающими гильзами пыль.
Вернулись два бронетранспортера, шедших впереди. Из одного выскочил Пыряев и заорал что-то неразборчивое и страшное. Он подбежал к открытому боковому люку и через него двинул Горова по спине складным прикладом. Пулеметы замолчали.
— Идиоты! Они давно ушли!
Митя видел, как лейтенант брызгает слюной, но слова разбирал плохо. Все звуки были далекими и тягучими, как сироп.
К Коле подбежал сержант-медик и всадил ему пару «пармидолов». Шафаров подошел к Мите и, подтянув за шкирку вверх, приказал бежать в командирский «бэтээр». Митя приволакивал ноги, голова сильно кружилась, а слюна была горькой, как после косточки от чернослива.