Жизнь и судьба: Воспоминания

Очень беспокоится Моисей Семенович, что я не предупредила его о 80-летии Алексея Федоровича, а что касается относительно зрелого возраста, то он тут же прилагает сонет под названием «Глубокой осенью»: [343]

И с каждой осенью я расцветаю вновь.

А. Пушкин

Не доблесть расцветать весной и летом,
Когда любое семечко в чести,
И травы взысканы теплом и светом,
Расти способна чуть ли — на кости.

Но если мрак и холод, и при этом
Мы в возрасте весьма жды десяти,
Каким отважным нужно быть поэтом,
Чтобы дерзать и осенью цвести.

И вот, стирая старости границы
(Так человек, лишившийся десницы,
Ловчась, перерождается в левшу),

И я, в слезах, питая песен стаю,
И осенью ненастной расцветаю,
И лютою зимой плодоношу.

(Письмо 12/XII — 1973)

Да, Моисея Семеновича не страшили ни глубокая осень, ни зима — дожил в полном уме до 90 лет.

Получив от нас одно из писем, он очень доволен и не укоряет за задержку ответа. Наоборот: «Драгоценнейшие друзья, Аза Алибековна и Алексей Федорович. Ваше классическое и одновременно романтическое письмо, Ваша телепатия и симпатия нас прямо окрылили. Жива преемственность от Икара до Пикара. Серебром звенят все звенья золотой цепи истории».

И тут же: «У меня имеются грустные стихи:

Снег сгребают год за годом,
И теперь, как в старину.
Люди делают погоду,
Люди делают весну.

А того не замечают,
Ускоряя года бег,
Что, как лед, и сами стают,
Испаряются, как снег.

Но минор противопоказан, будем в мажоре!.. И все же, хотя gaudeamus, стареем. Но стараемся не поддаваться. А 1976 — кратен 8,13,19. Это мне, начетчику чисел, много говорит. Вступаем в последнюю четверть века 20-го. Это — впервые. Прямо удивительно. Сердечный и душевный привет.

Ваш с любовью и Любовью Григорьевной М. Альтман» (12/1–1976).

Иной раз письмо изобилует стихотворными строчками, и автор письма признается: «А в последнее время я много балуюсь стихами, которые мне даже снятся. Вот пример:

Вечное возвращение

                       I
Всех планет орбиты — круговые,
Жизнь любая — прежний пересказ:
На земле живу я не впервые
И, наверно, не в последний раз.
                      II
В древнем тексте встретившись нежданно
С очень точной „из меня“ цитатой,
Понял я, что, как это ни странно,
На земле я был уже когда-то.

И еще:

                       На смену Пегасу
На пенсии, по старости, Пегас,
И в наши дни поэт порой пилот,
Кому, чтобы подняться на Парнас,
Сподручнее не конь, а самолет?

И еще:

                        Amo quia absurdum
В бога слепого веруя слепо
С сердцем безумным, а, может быть, мудрым,
Я и люблю, — потому что неясно
Amo — quia absurdum.

И еще:

                           Не сетуй
Не сетуй, мудрый (так уж в мире водится),
Обхаживая глупого тирана:
И солнцу проходить приходится
Через созвездие Барана.

И еще:

                    Лень
Не грущу, что навестила
И меня безделья лень:
Солнце, уж на что светило,
А не каждый светит день.

И т. д., и т. п. Всех краткостиший не напишешь: их (похвастаюсь) у меня больше шестисот» (22/XII — 1971).

И все это в одном письме, а писем много в нашем архиве и стихов много. Моисей Семенович ленью не страдал.

Хотели мы в свою очередь поздравить его. Готовился, как мы узнали из письма Кс. Мих. Колобовой, юбилей, и хотели подготовить машинописный сборник (а вдруг потом напечатают, издадут?), собирали статьи. Мы с Алексеем Федоровичем откликнулись тотчас. Алексей Федорович, по-моему, послал нечто о символе (его книга «Проблема символа и реалистическое искусство» вышла в 1976 году), а я — о пушкинских известных элегических стихах «Царскосельская статуя» («Урну с водой уронив об утес ее дева разбила»). Впрочем, за давностью лет могу и ошибиться, но что пушкинская тема была — совершенно точно.

Не помню, чем вся эта сложная эпопея закончилась. Вскоре скончалась Любовь Григорьевна. Моисей Семенович пережил ее на двенадцать лет. Очень они любили друг друга. Недаром же он писал Amo quia absurdum. Сердце у него было и безумное, и мудрое[345].

343

Морейно Любовь Григорьевна (1898–1976).

345

Я благодарна нашему другу Александру Чертову, доставшему мне эти письма из совсем недоступного для меня места.