После выхода моей первой книги «Гомер» меня приглашают на радио (Всесоюзное радиовещание) с лекцией-выступлением о Гомере. Я там была несколько раз, познакомилась с благожелательными, образованными людьми. А они познакомили меня с моим собственным голосом и подтвердили тезис Алексея Федоровича: «Лектор это артист». Когда мне дали прослушать свое собственное выступление, я была поражена. Откуда у меня такое бархатное контральто (ведь сам себя никогда не слышишь)? Откуда такие тонкие модуляции (я ведь никогда не училась ни декламации, ни пению)? «Да, да, Вы не профессионал, но у Вас от природы поставленный голос. Вы, наверное, поете?» И никто не верил, что я не пою, что у меня неважный слух и что я только несколько лет серьезно училась музыке. Тут я вспомнила, что еще на Алтае супруга профессора Савича уверяла меня, что с таким голосом, от природы поставленным, я должна петь. Оказалось, что мои выступления по радио (записи эти передавались многократно) позволили мне услышать себя саму. А как же тогда слышат меня другие? Очень любопытно.
А слушали меня с необыкновенным вниманием и даже с восторгом. Дело в том, что в 1968–1969 годах известный эстрадный артист, чтец (преимущественно классики) Рафаэль Клейнер, начал давать в Москве сольные концерты, выступая с чтением «Апологии Сократа» Платона. Сократа в это время воспринимали как оппозицию любым властям. В театре имени Маяковского гремела пьеса «Беседы с Сократом»[353] с молодым Джигарханяном — отсюда началась слава Э. Радзинского. Однажды Клейнер выступал совсем рядом с нашим домом в Сивцевом Вражке, в музее Герцена. Директор музея, серьезная и милая Ирина Александровна Желвакова, пригласила меня прокомментировать его выступление. (Я как раз занималась темой «Герцен и проблемы античной культуры». И в этом повинен Николай Павлович Анциферов, весь погруженный в романтику дружбы-любви молодого Герцена и его кузины Натали-Наташи-Таты. Жили они в этом самом особняке, рядом с нами. Николай Павлович не раз повествовал мне, как в Ницце, на кладбище, искал он могилу Герцена — нашел, припал к ней, плакал. Вот Николай Павлович и натолкнул меня, сам не подозревая, на тему, звучавшую очень современно. Возможно, он и познакомил меня с директором музея.) Когда Клейнер кончил, выступила я. Публики множество, стояли в коридорах, сидели на полу (стульев не хватало). Но оказалось, что я не просто комментатор, а настоящий артист (ведь я ученица Лосева!), и слушатели аплодировали с энтузиазмом, а мы, артисты, потом пили чай в мансарде дома-музея вместе с сотрудниками его, и Клейнер всех потешал, имитируя Брежнева. Но этим дело не кончилось. Клейнер пригласил меня выступать своеобразным дуэтом. Он — известный артист, я — доктор филологических наук; очень импозантно. Одно из таких выступлений, особенно блестящее, было на Тверской, в зале Всесоюзного театрального общества (тогда еще там не случился пожар и ВТО не перебралось в наш с Алексеем Федоровичем родной Калошин переулок). Заодно в этот вечер отмечали один из юбилеев Евтушенко (по-моему, 25-летие деятельности). Успех у нас колоссальный, народу тьма, настоящий спектакль, да еще Евтушенко весь в алом и сверкает бриллиантовыми перстнями. Тут и речи, и поздравления, и объятия. А я в скромном черном платье, и старинные кружева (еще от матери Валентины Михайловны сохранились), и никакой кафедры, опираюсь на спинку стула. Получилось небывалое трио — Клейнер, Тахо-Годи, Евтушенко. Провожали с цветами, как положено. Домой приехала с несколькими друзьями, вместе с моей кузиной, Ольгой Тугановой, и ее мужем поэтом Владимиром Лазаревым. Все радостные, возбужденные, перебивая друг друга, рассказывали добродушному Алексею Федоровичу, на радостях пили шампанское. Но больше я не выступала. Я — ученый, а не эстрадная актриса. От меня выступление требует больших эмоциональных сил, передо мной не студенты, а публика, зрители. Классическая филология прежде всего.
В эти же годы я много пишу (большей частью статьи, хотя готовлю комментарии к Платону и книгу о Платоне), разрабатываю любимые лосевские темы — символ, миф, специфика стиля и жанра, а значит, и учение о стилях, следовательно, античные риторики, античная гимнография, художественные особенности комментариев Прокла, Порфирий как комментатор Гомера, что такое миф и логос у Платона, почему классическая античность не знала символа и в нашем понимании он появляется в неоплатонической литературе, как греки понимали историю, как понимали судьбу, почему жизнь для них есть сценическая игра, а личность в первую очередь есть нечто телесное. Я ведь ученица Лосева, и его проблемы мне родные. А главное, он научил меня любить и читать внимательно тексты (текст, говорил он, «это личность»), собирать факты, но обязательно делать из них выводы, связанные с особенностями культуры древних греков и римлян в разные временные периоды, понимать мысль, слово, жизнь в их неразрывности.
353
Очень благодарна Лидии Михайловне Каменской (Герчиковой), много потрудившейся, чтобы выяснить название пьесы Радзинского, которое я запамятовала (мы с Алексеем Федоровичем и Лидия Михайловна с дочерью Любочкой смотрели эту пьесу в один и тот же вечер).