Валерия Дмитриевна присылает Алексею Федоровичу книги Михаила Михайловича, причем иные из них составляют целое письмо («Незабудки», 1960, которые прислала в 1964 году к десятилетию кончины Михаила Михайловича). Она заново знакомится и сама с Лосевым, читая о нем страницы в зарубежных историях русской философии, сообщает об этом с радостью ему и называет его своим Учителем, но не знает однако, что Лосеву все эти запоздалые признания уже не нужны, он и знакомиться с ними не желает, он захвачен своей неустанной работой. Валерия Дмитриевна участвует в конференции «Традиция в истории культуры», посвященной Алексею Федоровичу, пишет для сборника статью «О преемственности»; перечитывая IV том лосевской «Истории античной эстетики» — «Аристотель и поздняя классика», приводит мысли Пришвина, невероятным образом созвучные идеям древнего философа о поэзии и мифологии. Вот где она — преемственность, которую так проницательно увидела Валерия Дмитриевна.
А я, в свою очередь, перечитываю повести Михаила Михайловича, погружаясь в философию природы, живую, как подлинная мифологическая реальность, в которой светится рождение человеческих смыслов.
Не забудешь и нашей в 1971 году летней поездки в Дунино, в скромную и завораживающую близостью к Матери-Земле пришвинскую усадьбу. Ее предваряет солнечный диск ржаного золотого поля, а замыкает стена темного, ночного даже днем леса. Увы, и солнечное золото, и лес ночной — все это теперь погибло под натиском «удовлетворения текущих потребностей общества». Но живы еще старый дом, его земля, его душа, замкнутая оградой в своей никому не понятной задумчивости (спасибо Лиле и Яне — надежно стерегущим).
А потом Алексею Федоровичу 85 лет. И слово Валерии Дмитриевне. Серебро голоса, серебро волос, белый пуховый платок, белое, как плат, лицо. А через год, тоже в декабре, под Новый год, — ее уход из жизни. Алексей Федорович говорит, узнав о кончине Друга: «Мы не прощаемся. Мы встретимся в вечности».
Это еще одна из теней прошлого, не только для Лосевых, но и для меня, теперь тоже готовящейся стать такой же тенью для других. Но пока живу, надеюсь на милость Господню.
А вот и сотрудник журнала «Коммунист» Леонид Витальевич Голованов (увы, уже его нет), друг Валерии Дмитриевны Пришвиной (она его к нам и прислала). Он ведь ученик знаменитого А. Л. Чижевского и его наследник. И «люстру Чижевского» водрузил над столом Алексея Федоровича — чтобы дышать легче, и статью его «История философии как школа мысли» напечатал в журнале «Коммунист» (1981) (конечно, со своими добавлениями в самом начале — ритуал), а для продвижения книг Лосева в те времена это целое событие. Сидим втроем за чайным столом, беседуем, и Леонид Витальевич умудряется своим фотоаппаратом-автоматом снимать нас троих. Так и запечатлелись мы за приятной беседой, и с грустью смотрю я на наши лица, а миг этот никогда не повторится, никогда больше. Увидимся вместе в мире ином, надеюсь, надеюсь.
Недаром встречали мы 1970 год так радостно — с елкой, подарками, гостями, старшими и младшими, с М. Б. Вериго (читала нам в своем переводе стихи китайского древнего поэта Ли Бо), с Мариной Кедровой, с Жаклин Грюнвальд (станет матушкой Анной в православном монастыре Бюсси-ан-От), с Женей Терновским (встречали с ним мою сестру на вокзале, к Новому году) — давно он профессор и тоже во Франции. Я читала греческие стихи, Марина и Женя пели по-французски. Грустно было без Юры Дунаева, безвременно погибшего мужа Марины, он — художник, искусствовед, музыкант, спорщик, талантливая душа, вечерний собеседник Алексея Федоровича, трогательно играл на лютне (сына назвал в честь Алексея Федоровича — теперь это ученейший солидный муж, закончивший у меня классическое отделение, гроза всех дилетантов, издатель религиозных и философских трудов). Бывало, слушали вместе «Тристана и Изольду» (как-то вспоминала Марина 29 октября 2005 года), и не раз, все вместе, Алексей Федорович, Юрий, Марина и я. А Алексей Федорович сказал: «Это совсем как божественное Ничто» (видимо, вспомнил апофатику Ареопагита). Алексей Федорович вообще умел необыкновенно кратко и выразительно афористично давать определения. И Марина вспомнила в разговоре со мной (в тот же самый выше упомянутый день), что на вопрос ее к Алексею Федоровичу, «что такое текст», он ответил сразу — «Личность». Правда, хорошо. Лучше и короче не скажешь.
Это Марина познакомила нас с Кирой Георгиевной Волконской после первого лосевского юбилея 1968 года, и я стала совершенствовать свой французский с княгиней Волконской (урожденной Петкевич)[385], матерью известного композитора, музыканта, клавесиниста Андрея Волконского, друга нашей Марины. (Уехал в 1973 году, обосновался в Италии. Где же ему жить, как не в Европе? Родился в Швейцарии — значит, гражданин славной республики, да и родня за границей.) Много приятных часов провели мы с Кирой Георгиевной, и я посетила ее, попробовав умело и тонко приготовленные ею легкие французские блюда. Вместе с Кирой Георгиевной слушали мы камерный ансамбль старинной музыки под руководством ее сына «Мадригал» (1964–1973). Как хорошо было по снежку быстрым шагом вместе с Алексеем Федоровичем идти от зала имени Чайковского домой, к теплу, чаю и беседам о музыке. А во всем виновата милая наша Марина, которая и мне на помощь приходит, и другим, да еще умна и остра на язык. А уж английский — безукоризненно прекрасен в ее устах. Алексей же Дунаев — крестник Киры Георгиевны.
385
Муж К. Г., князь Михаил Петрович Волконский, — потомок М. В. Ломоносова в XI поколении (1891–1961). После 1917 года эмигрировал. В 1945 году семья вернулась в СССР. Всех выслали, но как потомков декабристов не в Сибирь, а в бывшее имение Романовку. Затем Тамбов (он и жена — учителя) и, наконец, Москва. За границей князь пел, конечно под псевдонимом. Кира Георгиевна родилась в 1911 году — скончалась в 1995-м. О родословной потомков М. В. Ломоносова замечательно интересно см.: М. В. Ломоносов. М., 2004 (серия «Русский Mip в лицах»). Не думал Михайло Ломоносов, архангельский мужик, что от его дочери Елены и скромного библиотекаря Санкт-Петербургской Академии пойдет вереница наследников, чья жизнь переплетется со знаменитыми фамилиями России (Раевские, Орловы, Волконские, Бенкендорфы, Яшвили, Кочубеи, Толстые и т. д. и т. п.).