Надо сказать, что Володя совершенно не заботился о своем, как теперь любят говорить, статусе. Ему это было решительно все равно. Каждый раз он говорил Алексею Федоровичу:
— Брошу я этот лингвистический институт! На что он мне нужен? Я знаю уже все языки, которые необходимы. Ничему они меня не могут научить.
Алексей Федорович его уговаривал:
— Нет, давай для порядка ты все-таки заверши свое учение.
— Да не надо мне.
И почему-то он все время рвался в Баку куда-то уехать. Не знаю, почему в Баку? Что там такое было у него? Некоторые могут подумать о Вяч. Иванове.
Но в это время все уже давным-давно забыли, что там, Бог весть когда, был Вячеслав Иванов. Правда, там долгие годы работал член-корреспондент Академии наук Маковельский.
Да нет, Маковельский ничего не мог дать Володе. Маковельский совсем другой тип историка философии, Володе не интересный. Может, Володю просто влекла экзотика? Бросить эту самую Москву со всей подозрительной лингвистикой — и исчезнуть.
Во всяком случае, Алексей Федорович добился в конце концов, что Володя закончил институт. Это, надо сказать, заслуга лосевская, иначе Бибихин, который был самостоятельным в целом ряде вещей, никогда ничего бы не закончил.
Затем встал вопрос о защите диссертации. Алексей Федорович говорит:
— Владимир, ты должен обязательно защитить диссертацию.
— А зачем она мне нужна, какая еще диссертация?
— Обязательно. Потому что станешь работать, тебя будут принимать как кандидата наук. А так ты совершенно никто. В наше время должен быть порядок. Ты знаешь много, вот и представь документ, что ты кандидат наук.
Володя страшно упирался. Он ведь упрямым был, надо сказать. И тогда пришлось уже мне действовать. Я пошла к профессору Николаю Сергеевичу Чемоданову. Он возглавлял на факультете лингвистический Ученый совет, и от него все зависело. Кроме того, он заведовал кафедрой германистики. Человек старого закала, партийный естественно, достаточно сложный и трудный. Но к моей кафедре классической филологии относился хорошо. Мы же не были соперниками. В конце концов я договорилась с Николаем Сергеевичем, что к нему придет не совсем обычный молодой человек. Володю мы соответственно наставили, как он должен себя держать и что говорить. Пришел он к Николаю Сергеевичу, и что вы думаете? В конце концов Владимир Бибихин защитил кандидатскую диссертацию. Стал кандидатом филологических наук (а не философских)[387].
Так что для порядка все получилось как надо. Но несмотря на такую, казалось бы, свою неукорененность в быту, Володя был способен на большие поступки. Один из последних хорошо знает Сергей Сергеевич Хоружий, который вместе с Володей обследовал библиотеку «Дом А. Ф. Лосева», когда библиотека никак не открывалась для читателей. Четыре года проходит, а она не открывается для читателей. Невыгодно было, видимо, директору, чтобы она открылась и чтобы читатели ходили. Спокойнее, когда все закрыто. И вот когда мы писали очередное послание в Московское правительство, Володя первым поставил свою подпись.
Об этой встрече вспоминает моя племянница, Елена Тахо-Годи, которую Володя знал еще маленькой девочкой, а теперь величал по имени-отчеству, что было, по ее словам, «не столько знаком его почтения, а скорее даже отстранения, где-то на грани иронии — с такой примерно серьезностью взрослые порой общаются с малыми детьми». Вот фрагмент из ее повествования [388]:
«Наконец всем долгим собеседованиям пришел конец, письмо мэру с его подписью давно лежало на столе, он собрался домой, и я пошла его провожать по лестнице. Почему-то, не помню уже почему, я вдруг завела разговор на любимую свою тему — на тему судьбы и смерти. Завела, быть может, потому, что решила, что и для него эта проблема теперь уже только предмет для размышлений, а не сугубопрактический вопрос. Как-то само собой мой монолог коснулся судьбы нашего общего знакомого, входившего как раз в число „объектов“, за которыми мой собеседник следил с ревниво-почтительным неотступным вниманием. Недавняя кончина и все ужасы, предшествовавшие ей, заставляли о многом задуматься. Больше всего в этот момент меня занимала неразрешимая и оттого практически пустая дилемма: почему именно теперь он умер, а не тогда, десять лет назад, когда уже стоял перед смертью, а она вдруг отступила, дав ему десять лет жить и видеть признание. Для чего был дан этот шанс и почему ему был положен предел: потому что все уже выполнено или, напротив, потому что что-то главное, ради чего были даны эти десять лет, оказалось забыто, не сделано, невыполнимо?..[389]
387
У меня сохранилась забавная программка 3 марта 2004 года памяти Алексея Федоровича (одного камерного домашнего музыкального вечера, Дегтярный пер.), где Володя значится «доктором Философских наук и членом-корр. РАН» (!). Ее мне передал сам Бибихин со своей ремаркой: «Филосовскому дому, единственному в Москве и в своем роде» (достаточно двусмысленно).
388
См. полностью:
389
Речь идет о кончине С. С. Аверинцева, которой предшествовало тяжелейшее состояние (восемь месяцев в коме). С. С. еще раньше грозила смерть, но операция, сделанная в Германии, спасла его и продлила жизнь.