А вот с Тусей, то есть Таней Богдашевской, отношения более крепкие. Мы вместе учимся в одном классе, бываем постоянно друг у друга. Мы совсем непохожи и, может быть, поэтому неразлучны. Она легкая, быстрая, изящная, модница — посмотришь, совсем легкомысленная. То и дело записочки, вздыхающие мальчики, хотя с ними она суровая кокетка. Уроки учит по необходимости, любит повеселиться, конечно, театр и кино, бойко играет на рояле (у нее Рёниш кабинетный), часто вопреки правилам. Но если требуется продемонстрировать шик, может шумно и с блеском сыграть мазурку Шопена. В мой альбомчик она рисует желтенького цыпленка и розу. Подпись в загнутом уголке такая: «Кто писал тебе известно, а другим неинтересно». Или: «Между многими друзьями можешь ты меня забыть, но вот этими строками прошу помнить и любить».
Надо сказать — все делается по канону, принятому среди школьниц середины 1930-х годов. Все почему-то рисуют желтеньких цыплят — и рядом скорлупа, его родная, — и распускающиеся розы. Пишут необычайно вычурным почерком, и не только в альбомчиках — советские пионерки заводят их непременно, — но и в рабочих тетрадях. Откуда-то берется строго установленный канон. Кто установил, мы не знаем, но следуем неукоснительно.
Мама, увидев однажды эти знаки дружбы, заявила (и была права), что это типичное мещанство и что гимназистки такой убогой чепухой не занимались. Но мы не обращаем внимания на взрослых, и я очень хорошо с тех пор рисую беленькую скорлупу, из которой вылупился желтенький цыпленок, и распускающуюся розу. А потом научусь рисовать и дамские ножки.
Мы обожаем вместе бегать в кино, а став старше, покупаем с рук билеты и слушаем «Царскую невесту» или «Демона». На праздники, 7–8 ноября и 1–2 мая, мы, принарядившись — конечно, в шляпках à la «маленькая мама» по Франческе Гааль, в шелковых перчатках, как положено, — прогуливаемся днем, после того как прошли демонстранты, по широкой Садово-Кудринской до Триумфальных ворот, а вечером обязательно в самый центр. Ну как же, иллюминация! И что в ней особенного, думаю я сейчас. Никогда больше не ходила ее смотреть. А тут тоже ритуал, так полагается благонравным советским школьницам.
Я люблю бывать у Туськи дома. Там нет строгости моей мамы — ведь нас у ней четверо. А здесь единственная обожаемая дочь Ильи Петровича Богдашевского и Татьяны Иосифовны. На фамилию, не очень обычную, я не обращаю внимания, но теперь понимаю — это фамилия духовная, священническая. Значит, милый, добрый Илья Петрович, советский специалист (у него две комнаты из трех — знак особый), инженер (какой, не знаю, но видно, понимает в строительстве), корни имеет почтенные, совсем не пролетарские.
А Татьяна Иосифовна, тоже ласковая и добрая, со вздохом и умилением показывает старые фотографии «мирного» времени, до всяких революций, февральских и октябрьских. Варшава, гусары, мазурки, она — красавица, он — красив, и все в прошлом. От первого брака сын Сережа, летчик, погиб в Арктике, и вся любовь к Туське. Есть еще бабушка, мать Татьяны Иосифовны. Я не знаю, как ее зовут, и называю просто «бабушка». Старушка ведет хозяйство, готовит очень вкусно — какие пирожки, какие блинчики! Чувствуется оттенок чужой, польский. Бабушка любит меня угощать. А как она станет заботиться о бедной «деточке» (она называет меня всегда «деточка»), когда я останусь одна! Упокой, Господи, душу бабушки, имя ее, ты, Господи, сам знаешь.
Меня поражает в доме Туси атмосфера ну совсем не советская, а вроде как из прочитанных давних книжек.
Как все это могло ужиться с общим скучным однообразием под желтыми (в каждой квартире) абажурами и черной тарелкой радиоточки, не понимаю.
Меня привлекает изящество обстановки, и ничего лишнего. Со стен смотрят друг на друга мощный морской вал в золотой раме и его отражение в огромном зеркале, под которым мы с Туськой секретничаем, забравшись с ногами на турецкий диван, пока нас не позовут ужинать за белоснежной крахмальной скатертью. Я это очень ценю, так как у нас стол покрыт клеенкой — как-никак дети, а скатерть только после еды: белый лен в цветах.
За шкафами и драпировками очень большой главной комнаты спит бабушка. Но мы иногда туда пробираемся, и Туська вытаскивает из шкафов какие-то наряды. Может быть, подойдут на очередной школьный вечер. А то сидим в малой комнате за дамским письменным столиком и сверяем домашнее задание. Туська часто делает ошибки, я исправляю. А в задачах иной раз обращаемся к доброму Илье Петровичу.