Все смерть, да смерть… А жизнь, почему она так быстро проходит? В каждой книжке она уж очень скоротечна. Ну, совсем как сон (у Андерсена в одной из его умных сказок быстрее сна нет ничего). И моя жизнь, хоть не книжная, а настоящая, тоже наверное промелькнет, совсем как летние каникулы, долгие, но почему-то с неожиданно быстрым концом. А там, глядишь, снова школа и снова экзамены. И самое страшное — вдруг выпускной (на то и школа!). Вот ужас! И почему-то у меня решительно объединялись вместе образы школьного круговорота и жизни. Однако вопрос о жизненных каникулах и каком-то обязательном и неотвратимом экзамене так и остался до поры до времени неразрешимым. Опыт был мой совсем детский, но интуитивно, как я теперь думаю, правильный.
И откуда берутся эти вопросы? Наверное, для детей характерно их задавать.
Если вдруг я останусь совсем одна, девочкой (предчувствие?), что мне делать, куда деваться? Почему-то возникает образ из моей детской песенки о щуке, притаившейся в глубине озера. Проснется она и — конец счастливой рыбке. Такая щука всегда может подстеречь. Хорошо, если все-таки сама притаюсь. А где? В каком-нибудь уголке крохотном, в маленькой-маленькой комнатке (не думаю о том, кто мне ее даст), чтобы туда можно поставить маленькое-маленькое пианино (на нем ноты и книги) и диванчик (на нем спать, сидеть, читать), а в нем одежда и другие вещи). Я даже измеряла у нас в коридоре такое расстояние, но почему-то ничего не получалось.
Да и как жить? А никак. Позовут в школу — пойду, прикажут работать — пойду, но сама — никуда. Кто-то неведомый, думаю, поможет и направит. Вот такая замечательная утопия. А может быть, предчувствие некоей высшей силы, которую даже боюсь назвать?
И почему родилась я в России, а не там, где мои любимые книжные герои? Наверное, потому, что Россия огромная и самая безопасная страна: не провалится в море (как остров Англия), в ней нет извержений вулканов (как в Италии), а Камчатка далеко (я географию хорошо знаю и карту читать люблю), не появятся в ней африканцы или арабы (как было в Испании) и войны нет (а вот Франция и Германия все время неспокойны). Да, самое лучшее место для меня — Россия, большая и самая сильная, а самое спокойное место — Москва, где я живу.
Сколько же глупостей приходит в голову маленькому человеку, хотя он как будто вполне сознательный и книжки на разных языках читает! Но все-таки — ребенок. А взрослые ничего не подозревают, да им и знать не надо. Только испугаются. Я и молчу.
И еще мучил меня вопрос о моем «я».
Что означает смерть для моего «я»? Исчезнет ли оно окончательно или переселится в какое-то иное существо? Вдруг, например, в какое-нибудь животное? Весь мир полон жизненной силой, бесчисленными миллионами сгустков разных, низших и высших, организмов, и все безумно хотят жить и себя проявлять. Неужели станет мое «я» противной гусеницей или пиявкой, а еще лучше амебой или водяной блошкой? Какой ужас! Хорошо, если попадет это несчастное «я» в другого человека и заживет там своей жизнью, а вдруг это будет негр, или китаец, или индус? А новое «я» ничего не будет помнить о прежнем своем существовании, забудет прошлое. А вдруг ему уготована страшная смерть, например, в зубах крокодила, а то и в глуби морской (недаром я так боюсь глубокой воды и тоска охватывает от бездн океанских) или от вражеского оружия? А то и съедят где-нибудь в Африке.
Перечисляю все виды страшных смертей для моего несчастного «я» и впадаю в полное недоумение. Особенно жутко, если переселившееся «я» помнит о прежней жизни, тоскует по ней, а вырваться никуда не может. И вот я, девчонка, решаю — не мучить и не убивать животных, никаких, а особенно гусениц, тем более что потом они оборачиваются прелестными бабочками. Нет, пусть все живут, ведь в них, несомненно, таится другое «я», других ушедших, тех, кто жил до меня, и тоже страдавших от своей участи.
Да, задавалась я этими мировыми проблемами — в полном одиночестве. И не знала я, что такие же вопросы задавали уже в глубокой древности и что возникло целое учение о переселении душ. И не кто иной, как Платон, верил в эту так называемую метемпсихозу (получение умершими нового жизненного жребия из рук Судьбы Ананки описал он в X книге своего «Государства»), И все в том же «Федоне» удел умерших, очистившихся полностью от своих провинностей, — жить совершенно бестелесно, пребывая в прекрасном обиталище. А в «Федре» так прямо изложено орфико-пифагорейское учение о метемпсихозе. И когда я сознательно прочитала киплинговского «Кима», то неожиданно нашла там подтверждение пифагорейских идей о переселении душ в буддистском оформлении. Но все это будет потом.