Мы, глупые, не читали Василия Осиповича Ключевского, великого историка, да М. М. Морозов, судя по его возрасту, лекции Ключевского уже не застал и вряд ли изучал его «Курс русской истории», повторяя, как потом я выяснила, разные дилетантские, но претендующие на открытия, утверждения. А не мешало бы всем нам внимательно ознакомиться с этим замечательным курсом (он переведен на разные иностранные языки и основа для тех, кто изучает историю России за рубежом)[157].
Слухи передают друг другу, что Михаил Михайлович из семьи известных богачей и меценатов Морозовых, а в Третьяковке мы пойдем смотреть портрет маленького Мики, кисти Серова. И мальчик окажется ну совсем вылитый Михаил Михайлович. И даже шапка волос такая же густая. Придет время, и встречусь я с Михаилом Михайловичем в уютной домашней обстановке у моего кузена-англомана, и мы будем есть настоящую английскую кашу овсяную — porridge — и рассуждать о Шекспире, красивых женщинах (одна сидит обычно рядом с ним), новых книгах, театре, да и походя он проэкзаменует меня в знании английского, оба остаемся довольны.
Английский — моя страсть, и наша «англичанка» (фамилия ее Зенкевич, не родственница ли критику Михаилу Зенкевичу?) мастерски ставит нам произношение, устраивает вечера, всевозможные party, где я декламирую Байрона «My soul is dark» («Душа моя мрачна» — это совсем по мне), играю Мендельсона и Шопена, ребята дружно аплодируют. На этих занятиях английским познакомилась я с Танечкой Кострикиной (после фронта — на флоте — вернется в Москву, станет философом, профессором в Киеве, умрет рано от чернобыльской радиации). Она меня всегда поощряла играть и выступать на наших английских вечерах. С Таней, надежным другом, мы встретили 9 мая 1945 года — День Победы — на Красной площади. С Таней я не чувствовала себя одинокой. Важную роль сыграли в моей молодости уроки английского. Английский поможет мне и в студенческие годы, и в аспирантские. Благодарно вспоминаю я свою преподавательницу, блестящего педагога-энтузиаста.
Между прочим, на уроках английского распевали мы знаменитую американскую песенку «Янки дудль», которая почти всегда упоминается в книжках о разных событиях в жизни Соединенных Штатов. Записываю по памяти, может, и ошибаюсь:
He меньший энтузиаст наш фольклорист Владимир Иванович Чичеров[158]. Он не только серьезный и увлекающий нас ученый. Он тайный мой благожелатель и даже помощник в делах деканатских (с ними часто сталкиваются студенты). Тоже ведь знал Алибека Алибековича и работал под его началом, помнит, сочувствует и вместе с зам декана, как будто строгой административной дамой (она оказывается тоже помнит моего отца), чтобы мне помочь, предпринимает разные шаги. Так незримо помогает бедный мой отец своей дочери. Помнят его, потому что человек был благородный, хороший. Вот так и говорят: «Мир не без добрых людей». И это правда. Не все же злу верховодить.
Учусь я радостно, все хочу узнать. И даже странное, какое-то фантастическое здание института с его парящими в воздухе, железными ажурными лестницами, переброшенными на немыслимой высоте, через которые взглянуть вниз страшно, напоминают мне горные тропинки над бездной, и я с ловкостью спускаюсь, поднимаюсь, бегаю, не глядя под ноги, вниз, ну совсем как в горах, где тоже смотреть вниз опасно. А ведь еще есть лабиринты подвалов, и есть еще на крыше, высоко под небом, особая верхушка — и они станут мне вскоре знакомы, когда придет время[159].
Я собираюсь к маме. Сделать это не очень-то просто. Надо привезти как можно больше продуктов, полезных для заключенной. Нужны деньги, и много. Как быть? Тут неожиданно всколыхнулись Мурат и Лида. Мурат — по давней детской любви, а Лиде — деваться некуда. Достали какие-то рюкзаки, Лида у своей матери, женщины скромной и простой (жила по соседству), хозяйственной, запасливой, насобирала кое-какие продукты. Для поощрения мне (все-таки поездка — дело важное, будут помнить долго) тоже выдала презенты. Достала из нашего же огромного, окованного железом, открывающегося с какой-то музыкальной фразой сундука на теперь уже общей кухне мамины серенькие матерчатые туфельки на среднем каблучке. У мамы и у меня — нога маленькая, размер 33–34 — редко кому подойдет, вот и хранились в недрах сундучных, звонких. Теперь я облагодетельствована. Туфли мне служили безотказно до самого отъезда в эвакуацию, других не было. И еще из тех же глубин (почему мамины сундуки и кофры были неизмеримы и почему оттуда чужие всё черпали и черпали, что во Владикавказе, что в Москве?) вынимает хорошо мне известное мамино английское пальто — белое в клеточку (оно сохранилось на фотографиях, когда гуляли в нашем парке). Жаль, видимо, мне отдавать, но пришлось — слишком растолстела Лидия Макаровна, и отчего все толще и толще становится? Пальто в сундуке — совсем бесполезно, а я еще могу пригодиться. И пригожусь, и еще кое-что заработаю, но это нескоро. Пальто мне в самую пору, но длинновато (тогда длинное не носили). Сосед, муж робкий, забитый супругой Гулютиншей (он портной), подшивает пальтишко — и мне подарок. Оно сослужит службу недолгую. Уезжая на Алтай с институтом, отнесу его в скупку вблизи зоопарка, получу какие-то гроши, но и то хлеб, а на Алтае какое же летнее пальто, там мороз по 30–40 градусов и летом ночные заморозки.
157
У меня лежат на столе все пять томов этого курса. Просто, изящно, но глубина знания источников невероятная, не только русские летописи, но и немецкие, и арабские, и византийские тексты и, конечно, скандинавские.
Все имена подлинные, известно, где княжили братья, Рюрик, Трувор, Синеус (последние года через два умерли), какую торговую и заодно военную помощь оказывали варяги Киеву, Новгороду и тем городам, что на пути «из варяг в греки», как торгово-военная помощь при обороне от степняков-печенегов и многих других сосредоточила военно-политическую власть в руках варяжских воинов-купцов и превратилась в княжескую. Читайте безупречно-логические рассуждения Ключевского, в которых огромную роль играет экономический фактор в томе I его Курса, лекцию IX и X. О Ключевском см. ниже, примечания к лекции, которые читал студентам профессор Савич во время нашего пребывания в эвакуации на Алтае. Ключевский это не поэзия Карамзина. Это строгая наука, но представленная безупречным литературным стилем.
158
Владимир Иванович Чичеров (1907–1957) окончил в 1928 году Московский университет. Защитил докторскую диссертацию в 1948 году («Зимний период русского земледельческого календаря XVI–XIX веков»), опубликованную в год его смерти. Его курс лекций «Русское народное творчество», вышедший после его кончины, переведен на немецкий язык (1968). Владимир Иванович знаток северных былин. Его интересовали теоретические проблемы фольклора, русского эпоса, обрядовых песен. Владимир Иванович преподавал в вузах Москвы (педвуз им. Либкнехта, МГПИ им. Ленина, с 1953 года он профессор МГУ им. Ломоносова), а в начале 1930-х годов сотрудник Музея народов СССР, в котором директором А. А. Тахо-Годи. Рано умер Владимир Иванович, талантливый и честный человек. Оставил по себе светлую память.
159
Главный дом усадьбы графа А. И. Мусина-Пушкина (между Старой Басманной и Новой Басманной, на площади Разгуляй) возведен знаменитым архитектором Матвеем Федоровичем Казаковым (1738–1812). Значит, дом горел в год смерти Казакова — символично. М. Ф. Казаков — один из основателей классицизма в русской архитектуре, и дом (прежде это настоящий дворец) выстроен в духе классическом. Фасад — торжественная колоннада (восемь колонн), а сторона, выходящая к Елоховскому собору, — изящная полуротонда, и тоже с колоннадой.