Вполне понятно, что циклические сюжеты могут быть легко растянуты за счёт подробного описания отдельных процессов, входящих в цикл, введения эпизодов, косвенно связанных с циклом, который, но сути дела, является лишь сюжетной канвой.
Как уже было отмечено, сюжеты ослабленные и циклические родственны. В частности, и те и другие бесконфликтны. Но есть у Носова и целый ряд рассказов, где в основу сюжета положен именно конфликт («Саша», «Огурцы», «Карасик», «Живая шляпа», «Про Гену» и др.). Причём конфликтная ситуация, как и любая другая у Носова, не задана изначально, а вырастает из характера героя, является следствием поступка, проявляющего в ребёнке некую отрицательную черту. Соответственно и структура этих рассказов однородна: поступок, а точнее, проступок как результат недомыслия, несформированности необходимых свойств личности; далее, пока герой остаётся наедине с собой, он осознаёт порочность своего поведения, но осознаёт из страха перед разоблачением; наконец, после выявления и осуждения проступка взрослыми — осознание уже полноценное, по высоким критериям: и в заключение — мораль. Раннему творчеству Носова вообще присуща назидательность, там же, где речь идёт о недостатках, подлежащих искоренению, она выливается в форму прямого дидактизма.
Итак, герои Носова непрестанно действуют, хорошо или дурно, чаще хорошо, то есть они пребывают в состоянии вечного движения. Как правило, их действие коллективно, следовательно, они вступают в определённые отношения, обсуждают либо предстоящий, либо происходящий процесс, непременными участниками которого они являются. Эти особенности персонажей рассказов Носова и обусловили преобладание действия и диалога среди прочих средств повествования. Обычно эти приёмы используются Носовым в сочетании, но иногда рассказ представляет собой сплошной диалог («Фантазёры», «Шляпа»), причём диалогизируется даже действие («Мишкина каша»). Являясь свидетельством общительности героев, открытости их внутреннего мира, где нет потаённых уголков, где всё ясно, прозрачно, диалогизированность повествования временами становится избыточной так же, как и описания действий героев, местами излишне подробные, педантично детализированные. Эти недостатки можно бы назвать кажущимися, исходя из того, что Носов имитирует особенности детской речи и определённого типа мышления. Однако, как ни справедливо это замечание, нельзя не отметить некоторой несбалансированности в использовании художественных средств. В то время, как одни (описание действия, диалог) непомерно разрослись, другие (портрет, описание мимики, жеста, размышление) отсутствуют или сведены до минимума (пейзаж, ощущение героев, авторская характеристика). Возможно объяснить и это всё теми же особенностями психологии и мышления героев Носова. Они, скажем, небезразличны к красоте окружающего, но её восприятие не созерцательно, не выпадает как миг оцепенений из их повседневной деятельности. Поэтому, например, в рассказе «Тук-тук-тук!» ощущение красоты даётся не в описании предмета, а в беглой оценке: пионеры расставили в комнатах букеты — «Хорошо получилось!», и только. Впоследствии, как мы увидим, Носов значительно расширяет арсенал своих художественных средств, повествование становится более разнообразным и гибким.
Это связано отчасти с образом повествователя. Большинство рассказов и повестей написаны от первого лица, некоторые — от автора. Но и в этих, последних, повествование ведётся с точки зрения ребёнка. Отсюда и отбор художественных средств и специфика стиля, так что Рассадин совершенно верно отмечает, что стиль тех произведений Носова, где повествование ведётся от автора, «близок к первым по своей прозрачной детскости, по всем основным качествам». Какие же качества стиля находит критик у Носова? Лаконичность, «нагруженность, обязательность каждой детали», отсутствие отклонений от речевой нормы, отсутствие «резкой характерности». Эти, в основном верные, замечания требуют пояснения и дополнения. В рассказах, равно как и в повестях Носова, в силу уже рассмотренных особенностей сюжетосложения, отбора художественных средств преобладает разговорный стиль речи. А поскольку героям Носова присуща тяга к полезной деятельности, стремление быть похожими на взрослых, в их разговорах встречаются обороты, характерные как раз для взрослой речи. В то же время крайне редко употребляются детские неправильности типа: «...кажется, я немного много крупы переложил» («Мишкина каша»), «у неё нога внизу закривляется» («Ёлка»). Стиль рассказов и повестей близок к детскому речевому обиходу — в нём нет лексического богатства, насыщенности образами: если метафоры, то расхожие («Облака на небе вспыхнули красным пламенем»), если эпитеты, то традиционные («яркое солнышко», «зелёная травка») и т. д. Так, вероятно, писали бы сами ребята в своих сочинениях. Нечасто встретишь неожиданный, как бы выпадающий из общего стиля повествования образ, вроде: заплатка «торчала на штанах, словно сушёный гриб» («Заплатка»). Упрощённость языка особенно наглядно проявляется в использовании глаголов «говорения», которые по существу не варьируются, то есть постоянно встречается наиболее расхожий и стилистически нейтральный глагол «говорить». Она заметна и в речи персонажей, где практически нет синонимов, вместо них повторы одного и того же слова, делающие речь как бы захлёбывающейся: «Ну мы и второй ботинок выбросили, потому что если б первый не выбросили, то и второй бы не выбросили, а раз первый выбросили, то и второй выбросили. Так оба и выбросили» («Ёлка»). Неистощимый на выдумки Мишка, вокруг которого, кажется, воздух кипит, чрезвычайно мало значения придаёт форме (не только не владеет ею в достаточной мере в силу возраста). Для него важна суть, само дело, а не то, как оно обставлено, сама информация, а не то, как она высказана. Та самая активность героев Носова, о которой уже неоднократно упоминалось, их склонность проявлять себя не в рассуждениях, а в поступках обусловила и такую существенную черту стиля, как насыщенность речи глаголами, высокую концентрацию и доминирование их в структуре простых предложений: Шурик «подошёл ко мне, увидел, что я червей копаю, и говорит...», «Я накопал червей, сложил их в коробочку и пошёл к пруду» («Шурик у дедушки»).