«Но больше, пожалуй, чем глаза, обращали на себя внимание руки старшего сержанта.
Широкие и очень твердые в ладонях от вечной солдатской лопаты, но с гибкими пальцами инструментальщика и токаря, привыкшими держать и крупные и мелкие детали, — это были настоящие руки сапера, верные в движениях и ловкие во всяком труде».
В рассказе дальнейшее развитие получит мысль о том, что труд является основой подвига. Мысль эта, как мы знаем, является основной и в очерке «Подвиг», и в других фронтовых очерках Фраермана. Писатель подчеркивает, что Шершавин «не любил плохой работы», начиная «бесшумно трудиться над немецкими минами», он испытывает при этом «то чувство удовлетворения, какое испытывал он при всякой работе». Даже потом, после взрыва вражеской переправы, наткнувшись на минное поле врага, он обрадуется, начав действовать. «Забыв о своей усталости, слепоте и мучительных ожогах, он гордится своей работой...» И сама война опять воспринимается как работа. «В густом предрассветном воздухе носились светлые пули. Шла неторопливая ночная перестрелка — обычная на войне работа, которая в ту минуту была гораздо милее сердцу сапера, чем самая глубокая тишина».
Сохраняя основные мысли, высказанные в газетном очерке, писатель в рассказе стремится изобразить отмеченный чертами своеобразия героический характер, для которого подвиг и все, что затем последовало, является не чем-то мгновенным, внезапным, а естественным, предопределенным всем человеческим складом героя как личности.
Взрывая вражескую переправу, Шершавин сознательно идет на верную смерть. Сомнений в его гибели не было и у автоматчиков, которые должны были прикрыть его огнем. Вернувшись, они доложили о гибели сапера. И к награде его представили уже посмертно. Но герой чудом остался жив. Отброшенный взрывной волной, он оказался в реке. «И воды степной русской реки приняли его, качали, лечили его ожоги. Намокшая одежда охлаждала обожженную кожу, а волна потихоньку толкала его к отмели и вынесла наконец на берег».
Очнувшись, герой слышит «водяной звон» лягушек и понимает, что он жив. Затем это подтверждают соловьи, ведь они особенно голосисто поют в середине мая. Но вот Шершавин с усилием пытается открыть веки, а они не открываются. Он раздвигает их пальцами, и все равно кругом тьма. Кто в такую минуту не встревожится, не растеряется? А вот как изображает поведение своего героя Фраерман: «Он был слеп. Однако это не ужаснуло его в первое мгновение. Сознание его еще было в тумане, и сильнее, чем слепоту, ощущал он боль в груди».
Слепой, обожженный, израненный Шершавин оказывается в довершение всего еще на чужом берегу. И вот в таком состоянии, ориентируясь на слух, припоминая все детали местности, которую он изучал во время недавней разведки и наносил на карту, герой три дня и три ночи — собственно, для него все казалось сплошной ночью — пробирается сквозь вражеские минные поля и проволочные заграждения, сквозь занятую врагом местность к своим. Этому писатель и посвящает большую часть рассказа, прослеживая и воссоздавая путь героя. Вот тут-то в действии, в деле еще полнее перед нами раскрывается характер Шершавина. Чтобы подорвать переправу, нужен был, пожалуй, порыв. Правда, герой рассказа «Подвиг в майскую ночь» и взрыв подготавливает деловито-обстоятельно, все тщательно продумывая, сознательно идя на гибель, ибо понимает, что другого выхода нет. И все же главные испытания на его долю выпадают после совершения подвига, когда потребовалось проявить если не еще большую отвагу, то, безусловно, значительно большую выдержку, силу воли, собранность, когда пришлось мобилизовать все, на что способен человек. Слепой, обожженный, израненный боец, теряя сознание, едва-едва находя в себе последние остатки сил, проделывает невероятный путь, на котором всюду стережет его смерть, готовая наказать за малейшую неосторожность, за любую самую пустяковую оплошность. Но герой оказывается сильнее, искуснее, отважнее, выше всех тех испытаний, какие ему вдруг предложила война. И смерть перед ним отступает. Читая обо всем этом, невольно ставишь Сергея Шершавина в одну шеренгу с Николаем Островским. А Николай Островский — это прежде всего героический характер, чей подвиг длился не мгновения, а десятилетия.
И уже по одному этому рассказ Р. Фраермана в летописи героизма, проявленного в Отечественную войну, занимает, думается мне, особое место, предлагая читателю отличное от того, что известно по обширной литературе, изображение подвига, а вместе с тем и свою трактовку героического характера. Во всяком случае, тут он не только никого не повторяет, но и никого не напоминает.